Евгений Донтфа - Девочка и пёс

Элен легла на правый бок и свернулась калачиком. Засунув ладошки между колен, она с удивлением подумала что кажется засыпает. Вроде бы она достаточно отоспалась в карете, но теперь, сытая и расслабленная, на мягкой просторной постели, без качки и тряски, ее глаза снова закрывались и сознание погружалось в приятное забытье.

50.

Мастон Лург резко открыл глаза. Быстро повернув голову, он с тревогой посмотрел на соседнюю кровать. Девочка была там. Маленькая, безмятежная, светлая. Свернувшись калачиком, она лежала к нему лицом, положив правую ладошку под голову, и мирно спала. Судья долго смотрел на нее. Это было так странно, так непривычно, но где-то в глубине его души определенно проскочила крохотная искра чего-то очень похожего на нежность. Ему нестерпимо захотелось встать, подойти к девочке, укрыть ее одеялом, проявить какую-то заботу о ней. Но усилием воли он заставил себя остаться на месте.

Он снова положил голову на подушку, уставившись в потолок. Кривая полуулыбка блуждала на его губах. Неужели он хоть на миг готов был всерьез поверить этому убогому порыву? Какая там к дьяволу нежность, просто пошлое дешевое умиление спящим малышом, да еще может быть блуждающие отзвуки так и нереализованного животного инстинкта отцовства. И ничего больше. В его мире уже очень давно не существовало никакой нежности. Он видел слишком много человеческой мерзости и подлости, и все глупые восторженные иллюзии, рисующие прекрасных людей, проникнутых светлыми идеалами и возвышенными чувствами, давно оставили его. Он считал что практически за любым человеческим действием лежит та или иная своекорыстная подоплека. Сотни раз он убеждался в этом. А может быть даже тысячи. Он определенно не хотел вести этому счет. Достаточно и того что сомнений не осталось, он постиг истинную сущность человеческой природы, надо сказать довольно-таки нехитрой и примитивной природы, вульгарной, низменной и пошлой. И теперь он был твердо убежден что жить стоит только для себя, для своего комфорта и благополучия и во всех поступках руководствоваться исключительно своими интересами и пожеланиями. И это убеждение, надежно и верно оберегавшее его, он успешно воплощал в жизнь уже не гнушаясь никакими средствами. Почти никакими.

Иногда ему казалось что он лишен чего-то важного. Равнодушие фактически стало его натурой, ни особых эмоций, ни великих переживаний. Разве что злость и раздражение из-за всяких дур и дураков, как, например, эта глупая кирмианская девка. Но не более того. Когда-то он испытывал любовь, привязанность и может быть даже эту самую нежность. Сейчас он уже просто не был уверен до конца происходило ли это на самом деле. Теперь он привык быть один, привык быть жестоким, привык быть безразличным. Но порой он задумывался, а что если он совершил ошибку, сознательно иссушив свою душу, сделав ее пустой и холодной. Что если возможность кого-то любить, кому-то помогать была великим даром для человека? Но кого любить, кому помогать? Мерзавцам, мошенникам, шлюхам, лжецам и негодяям, ведомых только своей корыстью? Больше вокруг никого не было. Никого.

А этот ребенок?

Это не в счет. Она просто дитя. Она просто еще не успела стать мерзавкой, шлюхой, лгуньей и негодяйкой. Со временем всё придет.

Судья цинично усмехнулся. Впрочем, никак по-другому он уже и не умел усмехаться.

Но всё же со смутной неприятной тревогой он до сих пор еще чувствовал рванный, саднящий, зудящий след, оставленный в его равнодушном сердце той маленькой искрой нежности.

Что же он делает? До чего докатился? Торгует беззащитным слабым ребёнком как какой-нибудь мерзкий шинжунский работорговец, продающий мальчиков и девочек в притоны, гаремы, для всяких непотребств, издевательств или даже кровавых ритуалов, где требуется невинная кровь.

«Но пусть это лучше буду я и пусть лучше покупателем будет верховный претор. Пусть лучше так. Чем какой-нибудь грязный торгаш продаст ее какому-нибудь похотливому ублюдку-извращенцу. По сути дела, я спасаю ее».

Судья закрыл глаза. Он больше не знал что такое муки совести. «Уж это совершенно точно», подумал он.

Лет восемь назад он пожертвовал большую сумму приюту Святой Елены. Там ухаживали за больными и увечными, и Лург считал что помочь монашкам в их бескорыстном труде будет хорошим делом. Теперь ему было смешно и стыдно об этом вспоминать. Позже он узнал что большая часть пожертвований оседала в карманах пяти старших настоятельниц, пока другие тридцать молодых дурочек отчаянно боролись за жизнь и здоровье несчастных людей. Впрочем, некоторые из больных, как он потом выяснил, были всего лишь дармоедами-симулянтами, для которых это был хитроумный с их точки зрения способ совершенно бесплатно получить еду, кров и уход.