Турсынбай Жандаулет - Новый человек на старой планете

– Это только болезненный ум искаженный современными реалиями перевернутого бытийного сознания мог попытаться за усмотренными, заранее оговоренными условностями псевдо существования на релятивистических плоскостях, рассмотреть возможности трансформации личности даже не на уровне души, а именно, как обыкновенного биологического тела. А, мы зашоренные убаюкающими речами апологетов зла и тьмы, этих современных адептов мрака и ночи, пребываем в относительном благодушии и неведении по отношению к «ньюмэнам», хотя в закромах нашего замутненного велеречивыми уверениями, и увещеваниями фарисеев зла, мировосприятия, шевелятся наши страхи, и подозрения, связанные этим относительно новым явлением, называемого нами… – продолжала она.

– Салерсы… фон димакла, – пробормотал я.

– Что вы сказали?

– Я, говорю, наши души закрыты, – сказал я, не зная, что сказать.

– Вот, о чем я и говорю, мсье Жан Даулет, вы правильно уловили моменты нашего беседования, – оживилась мадмуазель Изабелл.

Моя сомнамбула продолжалась. Вспоминались какие-то далекие времена, возможно, мои предыдущие жизни. В памяти всплывали то муторные, то приятные картины какой-то небытийной реальности. Такой реальности, где я существую, и не существую одновременно. Это какое-то сладкое забытье… Возможно мадмуазель Изабелл, своими неразумными, невнятными речами всколыхнула какие-то пласты моей многострадальной души. Хотелось плакать…

– Вы, понимаете, именно та неликвидность того что они выносят и предлагают обществу, а именно обществу непротивления, или если хотите социуму с адекватным поведением, затормаживает и удивляет своей я бы сказал, не аморальностью, а, недозрелостью… а именно, инфантилизмом. Именно тогда, когда мир на грани разорения, на грани краха, когда смешались понятия добра и зла, когда произошло чудовищное преступление в в виде паллиативных, я бы сказала дегенеративных расстройств устоявшихся моральных устоев и преград, – продолжала мадмуазель Изабелл.

Мое сомнамбулическое состояние еще более усилилось, это был какой-то вид словесного гипноза. Возможно, мадмуазель Изабелл ничего такого не хотела, может быть, это я сам себя ввел в состояние транса. Мне было хорошо, очень даже хорошо, что захотелось плакать.

– Как вы считаете, мсье Жан Даулет? – спросила она.

– Я не расслышал вопрос. Даже, если расслышал, вряд ли понял бы. Я замешкался, надо было, что-то ответить, хотя бы для приличия.

– Эээ, это возможно каверзы бытия, в рамках тех приличии, – сказал я, в духе самой мадмуазель.

– О, конечно, прекрасный ответ, – я всегда подозревала, что вы гениальный человек, мсье Жан Даулет. Я бы хотела отметить конгениальность наших духовных, душевных устремлении в данном микрокосме…

– Извините, мадмуазель Изабелл, мне надо уходить, – сказал я, очнувшись от сладкого забытья.

– О, мсье Жан Даулет, как мы с вами мило беседовали, – радостно скрипела она. – Ну что же, не смею вас задерживать. Пока. Пока…

Она по-настоящему уверилась, что у нас состоялась глубокая, современная, научная беседа, как бы она выразилась, и в самом деле была очень рада, эта свихнувшаяся, несчастная женщина. О, боже…

А, ведь когда то я написал стихотворение посвященной одной очень прекрасной знакомке, где описывалась, по сути, аналогичная ситуация.

Ты силишься быть умной,

И, это при твоей красоте?!

Пойми! Смысл не в Аристотеле,

А в твоей расцветшей звезде!

Не позволяет мне сказать,

Моя дремучая воспитанность,

Зачем при таких дремучих мозгах,

Такая глубокая начитанность?

Твои губы произносят философемы,

Принимая форму буквы «о».

А мне гребанный дуплет чудиться,

Представь себе, глубоко, глубоко…

Ты кажется засохшая роза

Так ведь я тебя орошу…

Будни сплошь обрыдлая проза.

А я тебя в романтику унесу.

Глубокомыслие оставляю «мученым».

Мне внешний антураж важней,

Снаружи ты девка вполне пригожая,

Мне со стороны видней…

Вспомнив, этот эпизод я рассмеялся, притом громко, волкообразы от удивления и от злости всполошились страшно, залаяли, захрипели, взбеленились, кружились от избытка энергии.

Я опять сжимался от страха, ко всему этому невозможно привыкнуть. Жуть…

Начало темнеть. Я страшно боюсь темноты. Это у меня еще с детства. С наступлением темноты, глаза волкообразов начали гореть, как у настоящих волков. Я даже начал радоваться, что они тут. По крайней мере, я не буду бояться темноты, так как рядом ходят хоть какие-то живые существа.