Турсынбай Жандаулет - Новый человек на старой планете

Согласно учению эзотериков душа человека много, даже тысячи раз заново рождается. Почему-то снова и снова приходит в эту земную жуть, в этот страшный спектакль жизни. Для чего? Набраться опыта? Зачем столько жизней подряд жить ради какого-то опыта в этой грешной, многострадальной планете? Понятия не имею. Мы много раз в прошлых жизнях убивали друг друга, и нас тоже много раз убили. И эта чехарда продолжается до сих пор. Так вот, думаю, моя душа устала, возненавидела то тело, в которое в то время я был облечен, и готовилась опять уйти в иной, более совершенный мир. Так ли? Не знаю… Но помню жуткие боли во всем теле.

Смерть – избавление… Смерть – любовь. Смерть – продолжение жизни. Жизнь… после жизни.

67 лет я чувствовал впереди только мрак, ничего хорошего от будущего не ожидал. Когда умирает надежда, (на что надеяться в эти годы, что я опять стану молодым?) происходит катастрофа, нет, не катастрофа, просто безразличие, просто ожидание чего-то… чего-то странного…

А, я верил что живу… что есть моя особая звезда,

И что тягучий верлибр… закружится в волшебстве сна.

И вирши мне как кадетский друг нальет особо…

Свои незрелые стишки… как мудрость без дна.

Миллионы капель дождей,

И разве это весна?!

В бесконечности безликих дней,

Растрачена пустая судьба.

По ком плачут колокола… и черновороньи тризны,

Как своеволье упрямости… в потемках поневоле,

Застряли в немощенных улицах без конца…

Извиваясь в схоластических муках кривизны.

Суррогаты бытия, наподобие жизни,

И бестелесность наивности наития,

И глухой крик исходящий из бездны…

И греховность подзаборного соития,

И небо уходящее в никуда,

И недозрелость плевких зерен,

И бравирующая глупостью гопота…

И это все жизнь… или подобие жизни?

Дома, улицы, телефоны,

Спешка жизни в одышке,

Побеждая дурные марафоны,

Жил… все время в безвоздуший…

Отныне я доверяю жизни, а я ведь только страницу открыл,

Неведомых краях отчизны, отшельник терпеливый жил.

Да и те что с крыльями на спине, и тот гнетущий сброд.

Сложатся отныне и навеки… в странствующий, безликий народ.

А, я в потемках особо не разбираясь… плету жизни нить.

Времена текущие с черноты… заставляют поневоле жить.

А, я ныне негнущийся… странник плывущий по реке налегке…

И мысли мои глухи… и бренность дня на самом дне.

Именно в тот период, в моей жизни произошло одно очень необычайное, довольно жуткое событие.

И, вот спустя десять лет, я шагаю по пыльной, извилистой тропинке. Хотя по логике событии тех лет, душа моя давно должна была отправится в иной более обширный, или более уютный, приветливый мир, а тело мое уже должно было давно сгнить в недрах любимой земли. Нет, этого не случилось, я здесь. Более того я здоров как никогда, и, как ни странно молод, даже, смешно сказать довольно красив…

Кто истинный я? Тот полуживой, умирающий старик, обитавший на земле десять лет назад, или нынешний я, то есть высокий молодой человек, ньюмен, новый Жан Даулет, который сейчас идет по этому пологому берегу Великого моря?

Вообще, кто такой человек? Тело или душа, или возможно, что-то другое?

Имею ли я право называться Жан Даулетом?

Кто я? Человек? Если не человек то почему остались прежние смятения души, тот же рой удушливых мыслей, которых невозможно отгонять от себя, те же страхи, волнения, тревоги, опасения? Как я хотел бы избавиться от всех мыслей, которые мучили меня.

Но, годы бегущие незаметно уже превратились в безвременье, где нет конца и края, нет и начала, и, тот эфемерный физический мир, перевернувшись, обернулось ко мне тоскливой безмерностью… Возможно, только в ограниченности пространства и времени таится та сладострастность, и те бушующие страхи, и неизвестность.

Опять я впал в этот мысленный маразм, Я наверное огромный магнит для всевозможной рефлексии, размышлении нужных и ненужных, и поэтому голова у меня всегда нестерпимо болит. Странно даже ставь ньюменом, я не избавился от этой привычки.

Очнувшись, я смотрел в чистое, голубое, с редкими облаками небо, дымчатую даль синего моря. А ведь было так хорошо, и непонятно…

И небо открыть к разговору.

А ватаги легковесных облаков,

Лишь отзвуки вселенского говора,

Где звуки коверкаются во имя,

Доступности изощренных смыслов.

И, летящие зефиры – не кони небесные,

А всего лишь фонемы косноязычия.

И, язычество, облаченное в доспехи,

Тонут в вязкости обрыдлого беззвучия.