Кристина Тарасова - Карамель

Хочу что-нибудь сказать, воскликнуть — не получается; оглядываюсь — в том ли я доме? я ли это? что, черт возьми, происходит?

— Мои… — у меня не выходит повторить.

— Это все новости, мисс Голдман. — Миринда протягивает мне газету, которую она принесла с кухни и держала за спиной. — Сегодняшний выпуск, мисс Голдман.

«Тело Карамель Голдман найдено в море: Северный район больше не безопасен» объявляет заголовок статьи, которую преследует несколько снимков достаточно скверного качества: я различаю плавающий на поверхности труп, лицо которого почти не видно — лишь грязно-белые волосы платком распластались по поверхности воды, все иные участки тела разбухшие от длительного пребывания в воде. На мертвой девушке белоснежное платье — я рассматриваю его, ищу изъяны, пытаюсь уличить в том, что оно абсолютно отличается от моего, но это не так — идентично. Больше половины тела погружено в воду. Может, быть это в действительности я, а то, что пребывает сейчас в мире людей — остаток, сгусток, осколок?

— Чья это статья? — спрашиваю я и срываюсь на крик. — Кто нашел тело? Кто наврал моей семье?

— Я не знаю, мисс Голдман! — Миринда щурится, слегка отклоняясь от меня. — Простите меня, мисс Голдман! Правда! Не знаю! Все, что знаю — пришло оповещение о похоронах, но проститься возможности они дать не могут.

Я останавливаюсь: прячу на дно все ужасы, которыми хотела осыпать служанку, потому что та попала под горячую руку.

— Почему проститься нельзя? — спрашиваю я.

В день, когда умер дед, нам на почту пришло оповещение. В нем говорилось о том, что мы должны подъехать по указанному адресу в определенное время; давалось несколько минут на прощание, после чего тело должны были сжечь. Дед лежал в открытом гробу: я простояла около него несколько минут, после нам зачитали завещание, и на том похороны закончились.

— Наверное, тело, что нашли, изуродовано, — со скорбью в голосе — не скрывая того, словно в гробу поистине знакомый ей человек — предполагает служанка. — Семье не дадут смотреть на такое, покажут закрытый гроб и отпустят, — шепчет Миринда — я представляю, что ей случалось смотреть на закрытую крышку гроба; впервые чувства женщины не обходят меня в стороне, от того я и задумываюсь. — Но вы-то здесь, мисс Голдман, кто тогда там? С кем прощается ваша семья?

Я прижимаю ладони ко лбу и зажмуриваю глаза — в голове опять начинается неясная мне пульсация. Теперь причина закрытия моей комнаты ясна.

— Никому не звони, ладно, Миринда? — прошу я, поле чего отдаю ей газету и разворачиваюсь.

— Я могу вам чем-то помочь? — задает она мне вопрос, когда я подхожу к отцовскому кабинету.

— Ты уволена, Миринда, — говорю я. — В семье Голдман раскол, и еще недолго нашей улице существовать. Уходи, пока не поздно, ибо я отпускаю тебя.

— Но… мне кажется, я должна остаться с вами. Мне кажется… я должна, — повторяет и повторяет женщина, крутя в руках угол своего белоснежного передника. — Я должна остаться, мисс Голдман. Должна, должна…

Прежде, чем зайти в кабинет, оборачиваюсь и, смотря на Миринду, как можно убедительней отвечаю:

— Ты хорошо работала все эти года. Если у тебя есть ключ от моей комнаты, отвори ее и возьми деньги в шкафу, там около тысячи золотых карт. Для начала новой жизни в Новом Мире хватит. Ты свободна. Спасибо за твои услуги.

Она ничего не отвечает — растерянно глядит, хлопает смолено-черными глазами и длинными ресницами, шоколадный цвет ее кожи отполирован виноградным мылом — запах его я ощущаю через весь коридор.

— Можно задать вопрос, мисс Голдман? — вдруг спрашивает служанка, на что я ей киваю. — Где вы были все это время, мисс Голдман?

— Дома, Миринда. — Улыбаюсь я мягкой улыбкой ей и пропадаю в кабинете.

Топот маленьких каблучков женщины уносит ее вниз по лестнице, а я замираю на крашенном ковре, перетащенном из моей комнаты — пальцы щекочет длинный ворс. В кабинете ничего не изменилось за несколько дней моего отсутствия так же, как и за года пребывания: тот же стол, те же стеллажи с книгами, та же коробка из-под выпивки, сбагренная сотнями бумаг и несколькими дипломатами. Обращаю внимание на небольшой просвет между двумя книгами на одной из полок — я так и не вернула…

Держусь подальше от окна, под столом нахожу несколько откупоренных и под ноль выпитых бутылей, убираю их обратно. Хожу по кабинету и волнуюсь, вновь размышляю о том, верно ли я поступила, хотя иного пути у меня уже нет — отступать поздно.