Анатолий Скачко - Может быть — завтра

В спокойном качании вагона, мчащегося по подземным коридорам Парижа, быстро улеглось возбуждение, вызванное недавней борьбой и бегством.

Сейчас Жервье мог свободно разглядеть своих спутников. Один из них был молодой, почти мальчик, с веселыми голубыми глазами, знакомый моторист с завода. Другой лет тридцати, суровый, замкнутый, с бледным лицом парижского рабочего, знавшего нужду. Он с наслаждением курил папиросу, пуская к лампочке синеватый дым. Легкая довольная улыбка скользила у него по лицу.

— Ловко сработано. Не правда ли, Мишель?

Второй спутник улыбнулся, сверкнув веселыми огоньками глаз.

— Ваши ребята не подведут. Помнишь, Жан, первомайскую демонстрацию? Тогда мы ловко расправлялись с ажанами [1] Полицейские. .

— Мы вовремя поспели, — ответил Жан, — нас предупредили, что вас прямо с фабрики ведут в казармы. Такой наглости мы не могли ждать.

— Да, господа капиталисты действуют решительно. Прямо от станка, под «Марсельезу» в казарму. Получается, что рабочие на самом деле в восторге от войны.

— Ну, вряд ли они сами хоть немного верят в это. Иначе не стали бы прибегать к таким мерам…

— Все-таки ты должен сознаться, Жан, что нас на этот раз провели. В стенах казармы мы не сможем провести той кампании против войны, которую предполагали…

— Не бойся, Мишель. Офицеры и сержанты проведут ее за нас. Помни, что рабочие теперь не те, что были в 14-м году.

— Да, работа партии не пропала даром.

При слове «партия» Жан сжал брови, бросив искоса взгляд на Жервье. Спутники замолчали, уткнувшись в газету. Долго ехали молча под мерный рокот колес. Наконец Жервье надоело молчать:

— Куда же мы едем? — теряя терпение, спросил он.

Жан поднял голову, поглядел на Жервье и коротко бросил:

— Подальше от места свалки. В ваших интересах скрыться как можно дальше, чтобы ажаны не нашли концов.

— Но все-таки где же вы предполагаете вылезать? — переспросил Жервье.

— Там, куда мы уже почти приехали, — в Иври.

Он встал, приглашая Жервье следовать за собой. Поезд, скрежеща буферами, тормозил в раструбе подземного коридора. В окна плыла освещенная фонарями вывеска — «Иври».

Первое, что встретило их, когда они поднимались вверх, это заигранные, ставшие тошнотворными за день, звуки «Марсельезы» и рев толпы. Выйдя на землю, Жервье вновь ожидал увидеть знамена, трубы оркестров, марширующих людей. Но к удивлению площадь, на которую они вышли, была совершенно пуста. Мощный рев тысячи глоток стоял над совершенно пустым пространством. Только небольшая группа ребятишек стояла на площади, задрав вверх стриженые головенки. Прямо над ними зияло черное жерло радиорупора, изрыгавшее восторженные крики и гул «Марсельезы».

— Ну, вот, кажется, здесь сегодняшнее помешательство ни на кого, кроме этих малышей, не распространяется, — облегченно вздохнул Мишель.

На звук голоса малыши повернулись от рупора.

— Товарищи, вы не техники? — пропищал дискант, старавшийся быть солидным.

— А что тебе? — заинтересовался Мишель.

— Может быть, вы скажете, какой провод надо перерезать, чтобы эта штука замолчала?

Мишель невольно ласково улыбнулся ребятам, но, стараясь оставаться серьезным, спросил:

— А полиция?

Разочарование расползлось по лицам ребят.

— Значит, вы тоже из их шатии? А мы думали — вы рабочие.

Старший из них махнул рукой. Все ребята повернулись и дружно, как по команде, крикнули:

— Фашисты! Коровы! Фашисты!

И сразу же, не дожидаясь ответа, прыснули во все стороны, сверкая голыми пятками.

Жан задумчиво улыбнулся.

— Жизнь учит даже ребят. Мы в детстве бегали впереди военной музыки, не думая, что она играет.

Мишель не ответил. Все трое пошли вперед через площадь. Она постепенно переходила в улицу, сворачивая в сторону.

Повернув за угол, Жервье поднял глаза и даже вздрогнул от удивления. На большом красивом доме, в конце улицы, раздувалось в небе ярко-алое полотнище флага.

Спутники, заранее ожидая эффекта, горделиво улыбнулись.

— Муниципалитет Иври. Все коммунисты. Пять лет, как здесь не снимается этот флаг, — пояснил Мишель. — А теперь вы свободны, — добавил он. — Здесь рядом идет трамвай, который доставит вас в город.

Гул толпы прервал его слова. Из боковой улицы, одновременно с ними, прямо к дому выливалась голова колонны, на три четверти состоящая из женщин.

Обтрепанные платья, стоптанные башмаки… У многих на плечах сидели ребята. В гуще женских фигур иногда мелькали мужские лица, но и те в большинстве были старческие, изрытые тяжелыми морщинами годов.