Чарльз Стросс - Акселерандо

«Ты путаешь Манни и Манфреда». Айнеко отправляет Сирхану картинку-улыбку. «В этом твоя первая ошибка, хоть они клоны в различном субьективном состоянии. Подумай, на кого он будет похож, когда вырастет?»

«Но он еще не вырос!» — жалобно говорит Сирхан. «Он будет взрослым…»

«Спустя годы, Сирхан. Вот в чем сложность. Вообще-то мне нужно поговорить с твоим дедом, а не сыном. Но не этим долбаным застопоренным отражением в храме истории — мне нужен Манфред с чувством связанности, и немедленно. У него есть кое-что нужное мне, и я обещаю, что не уйду, пока не получу это. Ты понял?»

«Да» — говорит Сирхан, гадая, звучит ли в его голосе вся та сосущая пустота, растущая в его сердце. «Но он наш ребенок, Айнеко. Мы люди. Ты знаешь, что это значит для нас?»

«Второе детство». Айнеко встает, потягивается и сворачивается в корзинке. «Вот в чем проблема вашего бессмертия, лысые обезьяны — вам снова и снова нужна очистка и перезагрузка, и рано или поздно вы теряете связанность… Ладно. Дело не во мне, Сирхан. Я принял сигнал с дальнего края сети маршрутизаторов, отражение, утверждающее, что оно из семьи. Говорит, они таки добрались до своей дальней дали и там, за Пустотой Волопаса, нашли что-то достаточно важное и солидное, что стоит пуститься в путь целиком и увидать это воочию. Но я должен убедиться перед ответом, что это не очередные Вунч или что-то этакое. И это я не собираюсь запускать в свое сознание. Даже в песочницу. Понимаешь, о какой вещи я говорю? Поэтому я должен воссоздать физического взрослого Манфреда со всеми его воспоминаниями, но при том не бывшего частью меня. Чтобы он взглянул на этот разумный пакет данных и ручался за него. Чтобы разобраться в таких посылках, нужно самоосознающее существо. К сожалению, храм истории досадно хорошо защищен от незаконного извлечения — я не могу просто пойти туда и достать его копию, но я не хочу использовать мою собственную модель Манфреда — он знает слишком много. И потому…»

«Что оно обещает?» — напрягшись, говорит Сирхан.

Айнеко разглядывает его сузившимися глазами, издавая резонирующее мурлыканье в основании глотки. « Всё ».

«Бывают разные виды смерти» — рассказывает Манни женщина, которую зовут Памела, и ее голос шорохом сухих листьев раздается в темноте. Манни пытается двинуться, но он будто скован каким-то замкнутым пространством. Он отгоняет от себя приступ паники. «Во-первых, и это главное, смерть — это отсутствие жизни. А для человеческих существ — и отсутствие сознания тоже, но не просто его отсутствие, а отсутствие самой способности иметь сознание». Тьма надвинулась на него, она дезориентирует, и Манни даже не уверен, что знает, где верх, а где низ — ничего не работает. Даже голос Памелы ощущается вездесущими колебаниями среды, и приходит со всех сторон.

«Простая старомодная смерть, тот ее вид, что существовал до сингулярности, была неизбежным состоянием прерывания для всех форм жизни. Сказки о жизни после смерти ничего не стоили». Сухой смешок. «Я обошла все фазовое пространство возможных послежизней, каждый день перед завтраком пытаясь поверить в какую-нибудь новую из них только на тот случай, если Пари Паскаля [203] Игра на стыке теологии с теорией вероятности. Бог по определению всемогущ. Даже маленький, но ненулевой шанс его существования, помноженный на бесконечную величину выигрыша, который обретают попадающие в рай верующие, дает им бесконечное преимущество. Если же его нет, верующие почти ничего не теряют. Неверующие же при его отсутствии ничего не выигрывают, а при наличии получают бесконечный проигрыш попадания в ад. верно. Но теперь, я полагаю, мы можем согласиться, что прав был Докинз [204] Который отстаивает атеистические воззрения и образ жизни с позиций рациональности и теории эволюции, многие из которых были еще неведомы Паскалю. Пари Паскаля совершенно не берет в анализ практическую пользу в настоящей жизни от наличия тех или иных убеждений и связанных с ними образов мышления! . Человеческое сознание просто уязвимо для определенных типов передающихся мем-вирусов, а религии, обещающие жизнь после смерти, в этом особенно тлетворны, поскольку эксплуатируют уязвимость нашего естественного отвращения к состояниям прерывания».

Манни пытается сказать «я не умер» , но его горло не работает. Прислушавшись к себе, он замечает, что вдобавок он и не дышит.

«Теперь о сознании. Забавная штука, не так ли? Оно — плод гонки вооружений между хищником и жертвой. Если прнаблюдаешь за кошкой и мышкой, ты заметишь — поведение кошки лучше всего объясняется тем, что у кошки есть модель сознания мышки. Внутренняя симуляция, позволяющая предсказывать наиболее вероятное поведение мышки, замечающей хищника. Например, куда та побежит. И кошка, используя эту модель сознания, может оптимизировать стратегию атаки. Но одновременно с этим виды добычи, устроенные достаточно сложно для того, чтобы иметь собственную модель сознания, получают преимущество в обороне, если становятся способной предвидеть действия хищника. В конце концов, именно эта самая гонка вооружений млекопитающих и привела к появлению нас, вида общественных обезьян, которые пошли дальше. Мы научились использовать модель сознания для улучшения системы сигналов — чтобы племя могло работать сообща — а затем и в рефлексии — чтобы воссоздавать внутренние состояния самого индивидуума. Соедини вместе эти две вещи — сигнальную систему и интроспективную симуляцию — и ты получишь сознание человеческого уровня, а в качестве бонуса — язык, систему передачи информации о внутренних состояниях, а не просто примитивных сигналов вроде „там хищник!“ или „вот еда“».