Этьен Экзольт - Пепел чудес

На крыше церкви появился, опустив длинную окровавленную морду, черногривый ульнар. Запах священника, зловоние благодати разозлили зверя еще больше и он, угрюмо зарычав, прыгнул вниз. Солдаты успели вскинуть головы, но тварь, вцепившись когтями в колонну, оттолкнулась от нее, слишком быстрая для них и упала на священника, столкнула его со ступеней, покатилась вместе с ним, вцепившись в него длинными передними лапами, когтями задних разрывая тело с такой силой, что куски плоти, разбрызгивая темную оторопь крови, взлетали до капителей колонн, прорываясь сквозь мерцающий морок благодати. Закричав, солдаты открыли огонь, не беспокоясь уже о священнике, справедливо полагая его мертвым. С радостным визгом первого оргазма ударялись о камень пули, ликуя в вечном освобождении. Встречавшийся с разными существами и знающий, что близость к Создателю нередко награждает самыми удивительными свойствами, Гинруман не позволил себе уверенности. Ульнар со священником были уже у основания лестницы и здесь зверь отбросил тело, развернулся к солдатам, раненый уже в плечо и заднюю лапу, уязвимый для пуль и гранат и резкими, виляющими прыжками, бросился наверх, перелетая сразу через несколько широких ступеней. С улиц уже доносилось рычание сородичей его, город был близок к очищению. Напряжение, ощущавшееся ранее Гинруманом, сдавливавшее город золотым приливом, растворялось, теряло свою силу и вся оставшаяся власть его стекалась к церкви, собиралась на куполе, вынуждая темнеть пластины его. Обойдя облако благодати, Гинруман подобрался к священнику, желая убедиться в гибели его. Левая рука богомольца была почти оторвана, окровавленная кость надломилась, из вспоротого живота витиеватой ересью выползали блестящие подобно откровению кишки. Священник выглядел мертвым, но для уверенности в том, Гинруман наступил ему на грудь левой передней лапой, чувствуя, как покорно продавливается под ней грудная клетка, а правой сперва оторвал голову, переломив желтыми когтями падальщика непрочную радость позвоночника, выпустив на свободу бурлящую темную кровь, радостно хлынувшую на избавляемые ею от невинности камни, а затем раздавил череп, позволив мозгу выплеснуться, затопляя порочными мыслями пробившиеся между булыжников растения, превращая их в плотоядную страсть. Стая собиралась на площади. Переступая цепкими лапами, широкогрудые ульнары шли со спокойствием хищников, осведомленных об отсутствии для них соперников. Облизываясь, они стирали кровь, высыхавшую на их короткой шерсти, озирались вокруг сосредоточенными, сощуренными глазами восторженных хищников, точки в темных пространствах зрачков складывались в созвездия, какими станут те через миллионы лет. Два медлительных стенолома с трудом протиснулись между домами, покачивая массивными плоскими головами на шеях, обвитых тугими полосами мышц, проступающих под темно— серой, в черных и светлых пятнах кожей. Наличие тех тварей требовалось стаей, ибо горбы их, помимо всего прочего, могли прокормить прочих в случае долгого голодного путешествия. Одного ульнара было достаточно для того, чтобы охранявшие священника солдаты остались лежать на ступенях и между колоннами. Оторванные конечности и растекающаяся кровь радовали собой тоскующий камень. Незримым жестом, улыбчивым движением мысли, он позволил зверям пир.

2.

Приближение полудня он определил по тому, что стало теплее в палатке, настроенной на предельное охлаждение. Воздух, выделяемый ее порами, стал менее холодным и поток его ослаб, обозначая тем установившийся за ее пределами гремящий зной. Палатке едва позволяла единственному ее обитателю вытянуться, а сидеть он мог только согнувшись, касаясь головой нависавшей над ним сухой кожи полога. Ничего лучшего он не смог себе позволить. За время блуждания по пустыне он наблюдал вдали несколько караванов, состоявших из длинноногих мирангов и с лихорадочной ненавистью завидовал путешествующим в утробе тех удивительных существ, где сонная прохлада позволяла забыть обо всех пылающих неудобствах. Будучи городским жителем, он никогда ранее не выходил так далеко в пустыню. Уверенный, что вся его жизнь пройдет за стенами Аспигота, он был вполне доволен тем, не чувствуя нужды в странствиях. Жажда новых впечатлений была чужда ему, ибо не видел он в них ценности, а опасности, способные проявиться на пути к ним казались ему чрезмерными, неизбежными и утомительно навязчивыми. Воспитанный в традициях тихой веры, он был, к тому же, наслышан о том, что в других городах даже столь далекая от восхищений и красот разновидность ее подвергается гонениям со стороны безжалостных гатриан и потому, выбираясь по ночам на крышу и обращая взор свой к оскверняющей небо великой клети, находил вполне приятным как свое расположение, так и предполагаемую им судьбу.