Мэри Шелли - Франкенштейн

Услышав, как незнакомка повторяет за ними различные слова, я понял, что она стремится освоить новый для нее язык, и мне пришло в голову воспользоваться этими уроками для себя. На первом же занятии незнакомка запомнила около двадцати слов, и хотя большая их часть была мне известна, остальные пополнили мой запас.

С наступлением темноты Агата и аравитянка рано удалились на покой. Прощаясь, Феликс поцеловал руку девушки и произнес: «Доброй ночи, милая Сафия́». После этого он долго беседовал с отцом; и, судя по тому, что в их беседе то и дело повторялось имя приезжей, речь шла о ней. Я напрягал все силы своего ума, пытаясь их понять, но у меня ничего не вышло.

Утром Феликс отправился на работу, а когда Агата управилась с домашними делами, аравитянка села у ног старика и, взяв его гитару, сыграла две-три мелодии, столь завораживающие, что у меня из глаз полились слезы. Когда же она запела, ее голос трепетал и лился, как песнь соловья.

Затем она передала гитару Агате, которая сперва отказывалась, но все же сыграла простой напев, вторя ему нежным голоском. Однако ей было далеко до дивного пения незнакомки. Старик восхищенно заметил, что своим пением Сафия доставила ему огромную радость, и Агата попыталась жестами передать девушке его речь.

Дни текли за днями так же мирно, как и раньше, с одной только разницей: лица моих друзей теперь все чаще бывали радостными. Сафия была всегда весела; мы с ней, если можно так выразиться, делали большие успехи в изучении языка, и уже через два месяца я мог почти полностью понимать человеческую речь.

Тем временем земля покрылась зеленым ковром трав, среди которых пестрели бесчисленные цветы. Днем они радовали взгляд и источали ароматы, а ночью, в лучах луны, светились, словно далекие звезды. Солнце грело все жарче, ночи стояли ясные и теплые, но мои ночные походы пришлось значительно сократить, так как промежуток между закатом и рассветом стал слишком коротким. Днем я выходить по-прежнему не решался, опасаясь наткнуться в лесу на крестьян или охотников.

Целыми днями я только и делал, что вслушивался, стремясь как можно быстрее овладеть свободной речью. И удавалось мне это даже лучше, чем аравитянке, которая все еще объяснялась ломаными обрывками фраз, тогда как я уже все понимал и мог правильно произнести почти каждое слово.

Одновременно с этим я постигал и тайны чтения – ему обучали незнакомку, и не переставал удивляться и восхищаться.

Книга, по которой училась Сафия, называлась «Руины империй» и была написана Константином Вольнеем, которого Феликс назвал «историком, философом и путешественником». И я не понял бы из нее ни слова, если бы Феликс при чтении не давал самых подробных и обстоятельных пояснений.

Благодаря этой книге я получил представление об истории и о крупнейших государствах настоящего и прошлого, я узнал о нравах, верованиях и формах правления у многих народов Востока и Запада. Я с восторгом слушал об утопающих в лени и неге жителях Азии, о творческом гении древних греков, о войнах и законах Рима, о его превращении из республики в империю и последующем падении; а также о рыцарстве, о распространении учения Христа, о королях франков, саксов и скандинавов. Я узнал об открытии и освоении европейцами Америки и вместе с Сафией готов был плакать над горькой судьбой ее коренных жителей.

И все же эти захватывающие и волнующие рассказы вызывали во мне какое-то недоумение. Почему человек, столь могучий, добродетельный и великодушный, порой так преступен и жесток? Люди казались мне то воплощением зла, то существами, подобными богам. Я долго не мог понять, как может человек убивать подобных себе и для чего существуют власть, законы и правительства; но когда больше узнал о злодеяниях и пороках, перестал удивляться и почувствовал отвращение. Слушая объяснения, которые Феликс давал аравитянке, я постепенно постигал странное устройство человеческого общества. Я узнал об имущественном неравенстве, о фантастических богатствах и жалкой нищете, о чинах, знатности и благородных сословиях.

Услышанное заставило меня взглянуть на себя как бы со стороны. Теперь я знал, что выше всего люди ценят знатное имя в сочетании с богатством. Достаточно и одного из этих качеств, чтобы заслужить их уважение. Но если у вас нет ни того, ни другого, человек, за редкими исключениями, считается бродягой или рабом, обреченным трудиться день и ночь ради блага избранных. А кто же такой я? Я не знал, кем и как я создан; но у меня не было ни денег, ни друзей, ни какой-либо собственности. Внешность моя была донельзя отталкивающей, и даже сама моя природа отличалась от человеческой. Я был сильнее и выше ростом большинства людей, мог выжить, питаясь самой примитивной пищей, легко переносил жару и холод. До сих пор я не встретил никого, кто был бы похож на меня. Так неужели я – чудовище, вызывающее только страх и омерзение?