Александр Уваров - Повстанец

Губы у Курци задрожали. Он отошёл на полшага от стула, на котором сидел закованный в наручники арестант – и резко пнул Адена в живот. Тяжёлым, с полосками металла и шипами на подошве, прочным, всепробивающим жандармским ботинком.

Если бы арестант сидел на обычном стуле, то от такого мощного удара он непременно отлетел бы назад и рухнул на пол. Но стул был жандармский, стальные сварные ножки его были прочно привинчены к полу.

Потому арестант лишь ударился спиной о решётчатую спинку стула.

Аден вскрикнул, захрипел – и тонкая струйка крови потекла с подбродка на грудь.

Голова Адена поникла. Арестнат потерял сознание от боли.

– Слабак, – припечатал допрашиваемого Курци. – Думаешь, раз тебя в институтах твоих болтать научили, так ты мне голову заморочишь? Да я профессорам яйца на допросах выкручивал! Генералов на дыбе подвешивал! Чтоб ты знал…

Потом подумал и добавил:

– Дерьмо! Тупая скотина!

Курци особенно гордился тем, что ему с неизменным успехом удавалось превращать бывших чистюль и рафинированных умниц в «дерьмо» и «тупых скотов». И никто из встретившихся с Курци в комнате для допросов не избежал этого превращения.

– Ты у меня ещё обгадишься, – пообещал арестанту Курци.

Но произнёс это уже спокойно, без крика.

Курци опустил закатанные рукава кителя. Довольно насвистывая, подошёл к столу и грузно опустился в кресло.

Вот теперь он был доволен собой. Разогретая допросом кровь весело бежала по венам, мышцы (одеревеневшие было от ежеутреннего переписывания бумаг) налились приятным жаром. Щёки, пухлые и обычно бледные от постоянного сидения в полутёмных казематах бункера, слегка порозовели.

Курци даже потрогал их ладонью, чтобы лишний раз ощутить подступающий к коже жар.

– Вот это работа! – воскликнул Курци.

И достал из ящика стола папку с делами арестованных за последние три дня.

– Я вас всех сегодня пропущу через давилку, – пообещал арестантам Курци и, щёлкнув кодовым замком, раскрыл папку.

Да, теперь он был доволен собой! Он поймал настроение, поймал кураж. Вместо изрядно поднадоевшей бумажной работы, заполнения формуляров, бланков допросов и представлений на новые аресты, он дорвался-таки до живого, настоящего, действительно важного для Республики дела.

– Я знаю, кто ты, – заявил Курци, обращаясь к арестанту.

Тот лишь промычал в ответ, не поднимая головы. Похоже было, удар ботинка надолго лишил его сознания.

«Ничего» успокоил себя слегка заволновавшийся было Курци. «Очнётся, никуда не денется. Эти умники живучие, хоть и дохлые на вид. Жизнь любят, за жизнь цепляются… Если и дальше будет мычать и страдальца из себя корчить – водичкой окатим. Холодной, из шланга. Абориген проклятый! Надо же, даже на такой дикой, затерянной в космосе планете – и то, понимаете ли, шпана образованная попадается! Вот ведь подлость-то какая!..»

Курци вырос в самом нищем квартале Готтарда, в котором была всего одна начальная муниципальная школа. Впрочем, по бедности и обычному в их районе шалопайству Курци и её не закончил. Так что если бы не курсы полиции Готтарда и не восемь долгих лет службы в службе охраны на далёкой фактории – не видеть бы Курци серебрянных плетёных шнуров, нашивок и жандармских погон.

Гнил бы он сейчас в исправительном доме в одной камере с дружками-уголовниками, коих так много вышло в криминальный свет из их весёлого квартала.

Вышло, да быстро ушло…

Или бы работал на погрузчике в космопорте, как безвременно сгинувший от алкоголизма папаша.

«А я вот человеком стал» подумал Курци и погладил себя по редеющим волосам. «Офицерики, чистоплюи, брезгливо смотрят. Даже в офицерском клубе нас, жандармов, сторонятся. За один стол не садятся, гады! Брезгуют! А кто, позвольте, спросить, ваше дерьмо разгребает, аристократы вы проклятые? Кто подчищает за вами? Кто ваши тылы прикрывает, спины ваши? Кто самую грязную работу берёт на себя? Кто ваши ручки оставляет чистыми? Кто, в конце концов, позволяет вам быть благородными?»

Аден застонал и попытался поднять голову. Но уронил бессильно и снова потерял сознание.

Стон арестанта отвлёк Курци от возвышенных и одновременно отчасти горестных мыслей.

Самодовольство, смешанное с обидой, вдруг неожиданно сменилось брезгливой жалостью к арестанту.

– Дурак ты дурак, – сказа ему Курци и вынул первый листок из папки. – Давно бы во всём сознался, рассказал бы, что знаешь о дружках своих, бандитах, да спокойненько – в блок «А». Там тебя приняли бы как положено, проволоку на шею, ноги на табурет – и вперёд! Сегодня бы к вечеру был в раю… или что там у вас, дикарей, вместо него? В общем, успокоился бы. И мне хорошо – дело закрыто. И тебе хорошо – меньше мучений. Конец всё равно будет, но конец – он разный бывает. Кроме блока «А», для хороших людей, есть ведь и другие блоки, для плохих и упрямых…