Александр Потупа - Черная неделя Ивана Петровича

«Значит, это древний византийский обычай, — сообразил Иван Петрович. Неужели и у них существовала артель слепых, штампующая эти страшненькие серые папочки? Ну, конечно! Без артели-то нельзя. И возглавлял ее предпоследний из царствовавших Ангелов — слепец Исаак II! Как трудно дается эта историческая правда…»

Иван Петрович даже устрашился всех тех слов, которые воспринимались неким волшебным сектором его мозга и самопроизвольно скатывались ему на язык. Но базилевс казался невозмутимым и даже, в своем роде, одухотворенным. Энтузиазм сквозил в его взгляде, в небрежных движениях, которыми он извлекал папки из воздуха или брал с какого-то невидимого столика, в еще более небрежных и слегка замаскированных жестах, которыми он приказывал стражникам увести очередного, не в меру копающегося в действительности молчальника.

И лейтмотивом неслось со всех сторон: «Пытки… пытки… пытки…» Коротенькое слово — последняя полуразмытая дамба на пути мыслеизвержения следующей жертвы.

— Отлично! — засвидетельствовал базилевс, когда Иван Петрович пропустил первую сотню, а, перевалив на третью, Иван Петрович услыхал мерные глухие удары за стеной.

— Это памятник тебе ставят на форуме Феодосия, — радостно пояснил базилевс.

«Знаем мы твои памятники, — подумал Крабов, — фуражку или там корону будешь ты вешать на этот памятник. Лучше бы бесплатную путевку в настоящую Феодосию выписал».

Одна только Леночка не могла по-настоящему включиться в странную ситуацию, представляющуюся ей чем-то вроде третьей серии «Бессилия».

«Это и есть третья и самая существенная серия „Бессилия“, — съехидничал про себя Иван Петрович, не прекращая исполнения служебных обязанностей, третья серия с прядильщицей в роли императрицы. А она молодец — в душе буря, но глазом не ведет».

— А мне это колечко насовсем? — шепотом спросила Лена, не выдержав страшного внутреннего напряжения.

— Т-с-с… — зашипел снизу базилевс, превращаясь из смуглого красавца-киноактера в подлинного Макара Викентьевича. — Насовсем, насовсем, только не шуми.

— Но мне сегодня в третью смену, — капризно сказала Лена, впрочем, капризничая весьма рассеянно, поскольку ее внимание было приковано к изумительному византийскому перстню с огромным, как драконий глаз, рубином — к тому, во что превратилось ее скромное девичье колечко с бордовой стекляшкой.

— Справку дадим, — сквозь зубы процедил базилевс Фросин.

— Тогда хорошо, — вздохнула Лена и погрузилась в созерцание перстня.

Вскоре она пресытилась этим занятием и, повернувшись к Крабову, спросила.

— А вы и вправду император?

— Не знаю, — ответил Крабов.

— Ну да, так уж и не знаете, — заулыбалась Лена. — Однажды у нас в цехе была лекция, и лектор говорил, что императоров уже не осталось. Может, вы по конкурсу место заняли?

Вопрос болезненно кольнул Ивана Петровича. Через несколько месяцев истекал его срок в институте, и надо было подавать документы на переизбрание.

— А откуда вы про конкурсы знаете? — спросил он у Леночки.

— А у меня двоюродный брат по конкурсу работает, это который в институте, а не в магазине, — с гордостью и некоторым смущением ответила она, и Крабов понял, что воспоминания об ученом двоюродном брате сильно скрашивают жизнь его соседки по трону.

— Вы тогда обиделись на меня, да? — кокетливо поинтересовалась она. — Я просто не подумала, что такое может происходить на самом деле, а вообще-то мне ни капельки не было скучно.

«Приукрашивает», — подумал Крабов и не стал ничего отвечать. Напряжение возрастало. Папки мелькали в руках Фросина-Мурцуфла все быстрей, и по мере их ускорения усиливались и учащались глухие удары за стеной.

«Очень уж стараются, — отметил Крабов. — По шляпку меня вгонят, так что и кепочки не нацепишь».

— Готово! — воскликнул базилевс.

Зал растворился, и Крабов понял, что он присутствует в качестве почетного гостя на открытии собственного памятника. Нечто огромное, заключенное под большим черным полотном, пульсировало посреди форума Феодосия, который почему-то порос зеленой травой — и это глубокой осенью! и вообще напоминал милый сердцу Ивана Петровича пустырь за Приморским парком в его родном городке. Крабов со всей подобающей серьезностью следил за церемонией, но в глубине души сильно переживал, чувствуя, что под черным покрывалом скрывается нелепое живое существо, живой символ его, Крабова, невиданного взлета. Говорились какие-то многоцветные медовые речи, а существо под покрывалом пульсировало все слабей.