Сергей Куликов - Пленник времени

– Интересная история, – воспользовавшись паузой, сказал Кулаков.

– Да, история интересная, – согласился Исмаил, – моя мать была активная комсомолка. Как она говорила, что представляет собой облик «свободной женщины Востока». После того, как я родился, мать ещё больше стала проявлять активность в комсомольской работе. К тому же она училась на вечернем отделении «рабфака». Мне было всего два года, а её уже направили работать инструктором горкома комсомола. Нам выделили две комнаты в большом доме. А ещё через три года моя мать пересела в кресло третьего секретаря горкома партии. Мы опять переехали. Теперь у нас была большая, отдельная, четырёхкомнатная квартира, с водопроводом и телефоном. В большом доме было много детей и почти все русские. Я вырос среди русских, в школу русскую пошёл, так захотела моя мать. Всё было хорошо, а потом…, а потом война. Всех мужчин на войну стали забирать. Моего отца не тронули, левую ногу он так и не сгибал, да и мать, наверное, слово где-то замолвила. К тому времени большим начальником стала, уже в обкоме работала. В середине войны, летом 43 года, я как-то ночью проснулся от шума голосов в большой комнате. Мой отец с каким-то мужчиной на таджикском языке разговаривал, а мать всё время встревала в их разговор и была чем-то очень недовольна. Утром я увидел мальчишку, лет семи, который спал в зале на диване. Следом за мной в зал зашёл отец и жестом показал, чтоб я не шумел. Взял меня за руку и повёл в кухню. На кухне он мне сказал, что мальчика зовут Мустафа и он мой двоюродный брат. Какое-то время будет жить у нас. Так я впервые увидел своего брата Мустафу. Чуть позже отец мне сказал, что Мустафу из дальнего кишлака привёз его родной брат, мой дядя. Дядя хочет, чтобы его сын Мустафа, немного поучился грамоте. Моя мать устроила Мустафу учиться в школу, в которой учился и я. За несколько месяцев Мустафа научился довольно сносно, говорить по-русски, но учёба в школе ему давалась с трудом. Конечно, я был постарше и помогал ему во всём, но он был своенравным, упрямым мальчишкой. В 46 году я закончил семилетку, а Мустафа, с грехом пополам, три класса начальной школы. Отец Мустафы за три года, ни разу не объявился. Я его ни разу не видел и ничего о нём не слышал. Летом 46 года моя мать в составе обкомовской делегации отправилась в дальний кишлак, на какой-то праздник, я так до сих пор и не знаю, что это был за праздник. С праздника она не вернулась. Машину, в которой ехала обкомовская делегация, на обратном пути обстреляли неизвестные. Моя мать, водитель и секретарь горкома партии были убиты на месте. Ещё два обкомовских сотрудника получили тяжёлые ранения, – Исмаил, тяжело вздохнув, на какое-то время замолчал.

– Ну, а дальше то что? – не выдержав паузы, спросил Кулаков.

– Дальше что? Дальше за расследование убийства членов обкомовской делегации взялось МГБ. Убийство то было не простое, а с политической окраской. После похорон к нам зачастил следователь МГБ, Кондрашов Николай Сергеевич, как сейчас помню, пожилой такой, лет под шестьдесят. У меня создалось впечатление, что он заинтересовался личностью моего отца, а не расследованием убийства матери. В 31 году Кондрашов был политруком той дивизии, которая нанесла поражение Ибрагим-беку. Прошло более пятнадцати лет, а он всё успокоится не мог. К нему, каким-то образом, попал список всех людей Ибрагим-бека. После последнего боя с Ибрагим-беком подобрали всех убитых и раненых. Кондрашов лично принимал участие в опознании убитых и раненых людей Ибрагим-бека. Говорили, что к 46 году в списке не найденных людей Ибрагим-бека, оставалось только 27 имён, из более 900 человек. Имя моего отца и отца Мустафы были в числе этих 27. Прошло десять дней после похорон. К нам вечером зашёл сотрудник обкома, где работала моя мать, один из немногих таджиков, что там работали. С отцом они просидели до глубокой ночи. На следующее утро отец куда-то уехал и вернулся только к вечеру. Кондрашов поджидал отца возле дома. Прямо на улице задал пару пустяковых вопросов и ушёл. Среди ночи отец поднял меня и Мустафу. Приказал быстро и молча одеваться, не зажигая света. В полной темноте мы быстро оделись и вышли из дома. Пройдя несколько тёмных, безлюдных улиц, мы остановились возле легковой машины. Сейчас вспомню, как называлась марка той машины…. А, вспомнил, «Победа», чёрная, лакированная! Машина была совсем новая, её только накануне пригнали откуда-то. Это была обкомовская машина. За рулём сидел тот таджик, из обкома. Стараясь не хлопать дверями, мы аккуратно влезли в машину. Я с Мустафой, на пустых мешках, устроился в багажнике. Было тесно, но мы поместились. Отец лёг на пол, за передними сидениями. Таджик бросил на него свой широкий чёрный плащ и завёл мотор. Машину несколько раз останавливали, но увидев обкомовские номера машины и сотрудника обкома, желали «Счастливого пути». Не знаю, сколько времени прошло, машина наконец остановилась, и водитель выключил мотор. Открыли багажник, и я с Мустафой вылез наружу. Мужчины молча попрощались и красные огни «Победы» исчезли в ночи. Я огляделся, мы стояли возле заброшенного, одинокого дома. Отец обошёл дом и через минуту вывел пару навьюченных лошадей. Следом появилась ещё одна лошадь, которую под уздцы вёл бородатый мужчина. Мустафа с радостным криком: «Папа!» бросился к нему. Так я впервые встретился со своим дядей, отцом Мустафы. Меня с Мустафой усадили на одну лошадь, на другую, кое-как, взобрался мой отец. Отец Мустафы поехал впереди, привязав длинный повод нашей лошади к своему седлу. За нами пристроился мой отец. Первые трое суток мы передвигались только ночью. Когда переправились через большую реку и, отъехали от неё на приличное расстояние, тогда поехали уже не таясь. Вот таким образом мы и вернулись в родной кишлак отца, где он родился, где родился отец моего отца, где родился мой сын Исахан. Хотя все родственники мои из этих мест, да и я здесь живу уже почти 35 лет, всё равно скучаю по тем местам, где родился я.