Николай Трублаини - Глубинный путь

— Сейчас я поговорю с сестрой. Если будет возможно, она узнает и скажет нам.

Крепко сжав челюсти, словно превозмогая боль, он вышел в коридор и что-то шепотом сказал сестре. Та кивнула головой. Макаренко вернулся ко мне.

— Из операционной еще никто не выходил, — сказал он.

Это мы знали и раньше, так как следили через открытую дверь за коридором. Но вот из операционной вышел один из врачей-ассистентов, за ним — сестра, и они быстро куда-то побежали. Прошло две-три минуты — оттуда выбежал еще один врач. Вернулась с какими-то инструментами сестра. Вернулись оба врача, а с ними еще какой-то новый врач. Чувствовалась лихорадочная торопливость, которая увеличивала и нашу тревогу. Макаренко сидел нахмурясь, сжимая руками край стола. В его глазах отражалось напряженное ожидание.

Наконец к нам вошла сестра. Она сказала, что больная без сознания, что после первого же укола сердце почти остановилось, но врачи, пользуясь всеми возможными способами, поддерживали его биение. Больной делали искусственное дыхание и впрыскивали под кожу разные укрепляющие лекарства. Барабаш ни на минуту не отходил от нее. Минут через двадцать сердце начало работать само, но потом его деятельность снова ослабела.

— Если можно, пусть к нам зайдет кто-нибудь из врачей, — попросил Макаренко.

Сестра обещала передать его просьбу. Через несколько минут к нам пришел молодой врач, один из ассистентов Барабаша.

Немного подробнее он повторил нам то, что мы уже слышали от сестры, и объяснил, что состояние больной очень тяжелое, но безнадежным его считать нельзя. Организм больной, поддерживаемый разными средствами, может пересилить грозную опасность. Что касается самой болезни, препарат, введенный в кровь, действует очень сильно и, без сомнения, влияет на раковую опухоль благоприятно. В этом медики уже убедились.

Снова мы с Ярославом остались вдвоем. Никто из нас не нарушал молчания. Мы только пристально наблюдали через открытую дверь за коридором. Ярослав встал и начал ходить из угла в угол, стараясь унять волнение.

Так прошло по крайней мере полтора часа. Никто к нам не входил. В коридоре царила тишина. Быстро надвигались сумерки.

Когда уже совсем стемнело, Ярослав снова попросил дежурную сестру позвать кого-нибудь из врачей. На этот раз к нам вышел Барабаш. Он выглядел усталым, но в глазах его светились уверенность и радость. Вслед за ним из операционной начали выходить и другие врачи. Они шли неторопливо, обмениваясь мнениями, и это вселяло надежду, что операция закончилась благополучно.

— Она спасена? — бросился навстречу Барабашу Макаренко.

— Надеюсь, — ответил врач, — хотя окончательно утверждать еще не могу.

— Расскажите, в каком она состоянии, — попросил я.

— Мы, врачи, еще тревожимся за судьбу больной, но верим, что все закончится хорошо.

— Как она себя чувствует?

— До сих пор без сознания. Сказать, что кризис миновал целиком, не могу, но сердце, хоть и очень слабо, работает самостоятельно.

— Когда же вы будете уверены? — вырвалось у Ярослава.

Доктор потер ладонью лоб и тихо ответил:

— Для этого нужно дня два-три. Вообще результаты операции следует признать удовлетворительными. Мы еще будем систематически вводить в организм препарат, но он уже не будет действовать так сильно, как вначале.

— К Лиде можно войти? — спросил Ярослав.

— Она без сознания. Войдите. Только не нужно к ней приближаться. Будем осторожны.

Получив разрешение, Ярослав надел халат. Я хотел сопровождать его, но в это время мне подали телеграмму. Черняк вызывал меня в Москву. Очевидно, кто-то известил его о моем пребывании в санатории. Вызов звучал как приказ и, учитывая военное время, я не мог отказаться или задержаться. Я решил той же ночью ехать в столицу.

Когда Макаренко вернулся и узнал об этом, он словно очнулся, стряхнул с себя овладевшую им задумчивость и сказал, что поедет вместе со мной.

— Я ведь военнообязанный. Срок моего отпуска заканчивается завтра в одиннадцать часов утра, — сказал он.

Мы оба почувствовали, что где-то вдалеке бушует пламя великой войны, и нас зовет долг перед родиной.

Мы выехали из санатория поздно ночью. За руль сел Макаренко. Нас провожал Барабаш.

— Через несколько дней, как только Лиде станет лучше, попрошусь на фронт, — сказал он.

Находясь в обществе Ярослава Макаренко, я, разумеется, не мог не вспомнить о его работе на строительстве Глубинного пути, а также о секрете, который открыл нам Самборский.