Алла Конова - Свет глубоких недр

Материал был очень странный. Ему пока нет названия. Малиновые пластинки, почти как лепестки шиповника, чуть тепловатые на ощупь. Бросишь на камни — звенят, как хрусталь.

Их нашла Лелька Логинцева. Она принесла с собой и гигантский бесцветный, абсолютно прозрачный кристалл, по твердости не уступающий алмазу.

На Крайнем Севере в мае перемешаны времена года. Сжались могучие снежные массивы, осели, но не почернели. Снеговой покров измеряется метрами. В полярную ночь он пушистый и сумрачно-серый. Сейчас — слепящий. Солнце не исчезает за горизонтом, оно низко висит над пологими белыми сопками.

Лелька уйдет в их простор. Нигде — никого. Разденется — и в одном купальном костюме по насту. Ух! Дух захватывает. Падать — страшно. Корка льда режет тело. Но хорошо… Безумно хорошо… Слепящий простор… горячего снега… Да! Да! Именно горячего! Сейчас его прикосновение ощущается, как ожог. За два часа станешь бронзовой.

Лелька смеется.

— У меня кожа дубленая: никогда не болит, никогда не облазит.

Ничего, что лицо потемнело! Только яркие глаза сияют да пшеничные вихры вырываются из-под вязаной шапочки.

Говорят, лицо должно быть бело-розовым. Ерундистика! В снежной пустыне дышать хорошо! Сопки — наибелейшие, и бегут, все бегут, как волны. Небо не голубое, а нежно-сиреневое, вблизи солнца — с персиковым оттенком. Могут сказать — неестественные краски. Но скажет лишь тот, кто не был среди настоящих снегов. Когда белизна на тысячи километров;- и небо станет иным. Лицо портится — чепуха! А Сашка любит! И будет любить! Всегда! Во всех мирах! Вечно!

Глаза беречь — снег беспощаден. Ее смена начнется в двадцать тридцать. Еще! Еще вон до тех сопок!

Чернеет что-то среди снега. Кажется, стланик поднимается.

В бесконечности неба и снега только предельно четкие высоковольтные столбы да провода. Они всю зиму запорошены инеем, слиты с мраком ночи. И вдруг их тонкий узор прочерчивается в бледности неба.

Это значит, близко весна…

Мохнатые кроны еще согнутого стланика взрыхлили сугроб, темная зелень просвечивает сквозь снег, сквозь плотный наст. Это идет настоящее тепло.

«Поднимайся, поднимайся, милый, расправляй ветви…»

Эх! В такой воздух лететь бы с трамплина! Сашка всегда бледнеет, когда прыгает она…

Скользят лыжи по насту, по-сумасшедшему скользят.

Димка отметил, что Александр Каменских взглянул на часы в восемнадцать десять. До этого ничем не проявил своего беспокойства. А Димка больше часа не находит себе места.

— Считает, что попала в Сочи, — пробует съязвить Эдуард.

Шутка кажется неуместной. Лелька всегда возвращалась в семнадцать ноль-ноль, ни минуты раньше, ни минуты позже. Говорят, женщины не точны. А по Лельке можно часы проверять.

В восемнадцать тридцать Александр Павлович Каменских поднялся из-за большого геомагнитографа.

— Работу прекратить. В лагере останется Ксения Михайловна. Будем искать Елену Логинцеву.

Он никогда не говорил Леля или тем более Лелька, а всегда только — Елена. Даже трудно представить, как он называет ее наедине. Двадцатишестилетний кандидат наук держится с достоинством.

Эдуард Шпак собирал свои лыжные шмутки, что-то шутливо напевал о девице, потерявшейся в зеленом лесочке. Ксения Михайловна осуждающе взглянула на него, но ничего не сказала.

Она вышла проводить ребят. И молча стояла в дверях желтого походного домика из нинолина. Домик, казалось, сам светился розоватым отблеском.

Ребята взяли в руки лыжные палки. Все трое — рослые, сильные, упрямые. Впереди Вадим Горенко — спортсмен-горнолыжник. Александр Павлович наклонился, тщательно проверяя крепления. А Эдуард, пытаясь казаться равнодушным, иронически скривил губы.

— Очередная выходка нашей Шипички.

— Тронулись, — негромко произнес Александр Павлович.

Идут быстро, не ожидая друг друга. Наст проваливается, звенит. Никто никогда не сопровождал Лельку в ее прогулках. Но любимые места знает каждый. Тайник. Александр вытащил лыжный костюм. Так и есть: носится в одном купальнике. Температура воздуха восемнадцать градусов — не замерзнет. А если провалится в сугроб…

Лелькины лыжи не оставляют следов. Сорок восемь килограммов не пробивают ледяную корку. Кричат хором:

— Ле-ля!

Тишина. Дикое белое безмолвие. Глаза слезятся. Трудно смотреть в слепящую даль. Александру бесчисленное множество раз кажется: впереди точка. Вскидывает бинокль — пустота.