Филип Фармер: Т. 16. Дейра. Повести и рассказы

— Это не убийство! Это война! Усвой и заруби себе на носу — война! Для меня — первое. Но не для остальных. Мы уже прикончили как-то парочку жеребяков в окрестностях Сбей-птаху. Сатира с сиреной.

— А из членов УЖа никто еще бесследно не пропадал?

Эд дернулся, как от удара:

— Почему ты спрашиваешь?

— Видишь ли, жеребяки — народ дошлый и соображают не хуже нашего. Неужели же вы возомнили, что они не раскусят вашу игру? И не затеют собственной?

Эд звучно сглотнул слюну:

— Не посмеют! Жеребяки связаны договором с нашим правительством. Если нас и схватят, то вынуждены будут ограничиться экстрадицией — передадут нас нашим же властям, под собственную нашу юрисдикцию.

— А что, в ряды общества уже входят и члены правительства?

— Знаешь что, Джек? Не забегай вперед. Поспещай медленно. Такие вещи знать небезопасно.

— Ну так уж и сразу! Я к чему ведь клоню — вайиры тоже понимают всю эту нашу хитрую механику. Они знают, что человек, виновный в смерти вайира, официально подлежит казни. Но понимают и то, что добиться приговора по подобному обвинению в нашем суде практически невозможно.

Это верно, что слово жеребяков крепче стали, — продолжал Джек. — Но в договоре с ними есть крохотная оговорка, клаузула, которая гласит: если противная договаривающаяся сторона проявляет вероломство, соглашение автоматически расторгается.

— Да, но им прежде следует представить доказательства.

— Тоже верно. Однако напряженность в отношениях постоянно растет. Все идет к неизбежному разрыву. И жеребяки не слепые, они это видят. Может статься, они уже организовали собственную лигу «УЖ», вернее, «УЧ» — убей человека.

— Да ты рехнулся! Они никогда не станут действовать подобными методами. К тому же никто из «ужей» пока не исчезал!

Кейдж решил, что информации на первый раз достаточно.

— Здесь поблизости протекает ручеек, — сообщил он, меняя тему. — Нам, пожалуй, не вредно ополоснуться. А затем побрызгать на себя твоим чудотворным снадобьем. Знаешь ведь, какой у жеребяков нюх.

— Как у диких зверей, — с готовностью подтвердил Эд. — Они и есть дикие звери, Джек.

После того как родственники смыли с себя кровь и замели следы на глинистом бережку, они решили разделиться и выбираться порознь.

— Я дам знать, когда у нас ближайшая встреча, — посулил Вонг. — Неплохо бы, кстати, и меч твой туда прихватить. За исключением стального клинка, что хранится во дворце лорда Хау, твой, пожалуй, единственный на всю страну. Сталь могла бы сослужить организации неплохую службу — стать символом, что ли, эдаким цементирующим началом.

— Это же отцов клинок. Уходя на дракона, я рискнул позаимствовать его без разрешения. И даже не представляю, что услышу от отца по возвращении. Но готов поспорить, что он запрет ятаган понадежнее и мне не видать его больше, как собственных ушей.

Эд пожал плечами, многозначительно хмыкнул и распрощался.

Джек проводил родственника неприветливым взглядом. Затем тряхнул головой, как бы отгоняя от себя кошмарное наваждение, и тронулся в путь.

Уолт Кейдж выбрался из амбара и широкими шагами двинулся через двор. Утопая на каждом шагу во влажной унавоженной почве, громко зачавкали тяжелые башмаки. Из-под ног брызнули гоготунчики, будоража все поместье заполошными воплями. Вдали от страшных великанских ног они останавливались и пялили на миновавшую их опасность свои огромные голубые, почти по-человечьи укоризненные глазища. Гоготунчики шатко переступали на своих длинных голенастых ходулях, вскидывая рудиментарные крылышки, по виду схожие со слегка увеличенными лягушечьими ластами, и жалобно задирали к небу мокрые перемазанные клювики. Кормящие мамаши оглашали воздух своим скрипучим зовом, скликая птенцов на очередную трапезу к разбухшим вислым сосцам между ног. Ревнивые несушки, наскакивая на кормилиц, покусывали их мелкими острыми зубками и, спасаясь от петушиного гнева и праведного возмездия, сломя голову неслись обратно к гнездам. То тут, то там вспыхивали петушиные бои; самцы кружились в ритуальном танце, щипались и, сшибаясь, лупили друг друга лапами и крыльями, но не всерьез — природную их агрессивность смягчили века мирной домашней жизни.

Над всем хозяйством витал неистребимый густой дух — нечто среднее между запахами бидона с требухой, забытого на жарком солнце, и мокрой собачьей шерсти. Он перешибал все прочие и перехватывал даже самое закаленное дыхание. Но безмятежные пичуги жили в самом эпицентре и чихали на смрад с высокого своего насеста.