Андрей Фролов - Волчьи тропы

Пули, одной из которых вполне хватало и взрослому альву, шквальным огнем очередей буквально в клочья изодрали подступивших к бомбам мутантов, окрасив все вокруг свежими росчерками красного. За полминуты после того, как альвы, начав умирать, неумело бросились прочь, сталкиваясь друг с другом и вереща, Торбранд уничтожил всех. Конунг смеялся, тяжело откашливаясь кровью, а один из таймеров, выглядывающий из-под красной трубы с органическим наростом на неровном краю, мерно подмигивал человеку электронным секундомером.

Уничтожить четвероногих мутантов так просто уже не удалось: услышав выстрелы, молодые йотуны мгновенно скрылись в коридорах, более не показываясь вовсе. Опустив дымящуюся винтовку на пол, Торбранд неловко сменил магазин… Червь еще мог вернуться.

Но вместо Червя в зале неожиданно появился некто иной. Сидящие по камерам бездушные пленники «Истока» беспокойно зашевелились, вжимаясь в углы клеток.

— Ты можешь представить себе, какого труда мне стоило услышать зов своего повелителя и даже успеть, человек?!

Торбранд уже начал оборачиваться, как мощный удар вышиб у него из рук оружие и рукоять сломанного меча, отозвавшись во всем теле ослепительной болью. Не в состоянии даже различить нового противника сквозь багровый туман, накрывший глаза, конунг завалился на пол, хрипя широко открытым ртом.

— Что, больно? — Коверкая человеческую речь, поинтересовалась крупная фигура, нависающая сверху. — Прими мои сочувствия… Я хотел сказать, соболезнования.

Он спустился с балконного яруса очень тихо, совершенно бесшумно, а может, просто спрыгнул, сразу переходя в атаку. Торбранд попробовал отползти, но руки очень плохо слушались. Тряся головой, он тщетно пытался рассмотреть врага.

— Не узнаешь меня? — Фигура сместилась, ногой отшвыривая в сторону вторую винтовку. — Да ты меня и не узнаешь, Торбранд-конунг, — похожее на смех шипение, — мы ведь ни разу так и не встретились…

С трудом подняв к глазам руку, северянин протер их, но фигура уже сместилась за спину.

— Взрыватели? Мощные… Разумно… А ведь ты бы умер, знаешь об этом? — Снова смех. — Ну да, наверное, знаешь… Весь этот бред о Светлых Чертогах, типа вечной жизни… Как там было? Хм… Ах, вот: «Желаем лучше выйти из тела и водвориться у Господа!» Послание к коринфянам, глава пятая, стих первый. Неразумный бред.

— Кто ты такой? — Пытаясь ладонями укрепиться на гладком полу, Торбранд медленно разворачивался вслед за ускользающим из поля зрения силуэтом, крепким высоким мужчиной. — Последний пес Сурта?

— Ха! Последний пес? Как это грубо… — Пинок в челюсть едва не вышиб у раненого конунга дух. — What's the desire to name everything?

Торбранд упал на живот, медленно приходя в себя, а враг, опять склонившись над ним, ухватился за мокрый от крови ворот бронежилета. Раму почувствовал, как его приподнимают сразу три руки.

— Если тебе так хочется, можешь называть меня Питером. Питером Дорном. — И он отшвырнул викинга прочь.

Ударившись о станок, но неожиданно развернувшись в падении, Торбранд наконец-то разглядел бывшего Миссионера.

Став еще шире в плечах, Питер Дорн скрыл свое лицо за массивной дыхательной полумаской, оставив открытыми только глаза и выбритый лоб, но набросив просторный капюшон. Татуировки, когда-то украшавшие лицо Командора, были заботливо срезаны тонким ножом, превратив видимую часть лица в страшную кровавую гримасу. Белая туника Миссионера была изодрана во многих местах, а поверх распятий чем-то красным нарисованы странные письмена. Вместо окованного в железо Писания и ладанок на поясе у великана болтались отрезанные человеческие руки.

А за спиной Дорна, извиваясь в такт с настоящими, медленно шевелились змеями еще четыре металлические руки на гибких кольчатых шлангах.

— Удивлен? Я тоже был удивлен, когда узнал, как далеко шагнула их технология по сравнению с нашей, человеческой… А теперь вот, полюбуйся. — И он демонстративно зашевелил всеми шестью руками. — Я — Повелитель Рук! Sounds a lot more attractive than some «Comandore», не правда ли?

— Как ты смог остаться после этого в живых, Командор Дорн? — Торбранд сел, нащупывая за спиной нож. — Не покончил с собой, узрев, какое святотатство сотворили с тобой эти отродья?

— Самоубийство? — Красные глаза Дорна расширились над черной рифленой полумаской. — Это же большой грех, сын мой, тебе разве не говорили? Ах да, — он вполне натурально махнул одной из железных рук, — ты же был язычником… И вообще, — он сделал несколько тяжелых шагов вперед, — что, по-твоему, должна означать эта страшная фраза «святотатство со мной»? Совершеннейшее, новейшее порождение Господа, идущее тебе на смену?