Рене Баржавель - В глубь времен

Женщина наверху снова закрыла глаза, но это не было желанием спрятаться. Обыкновенная усталость. Казалось, она устала от какого-то неимоверного усилия.

— Нужно ее покормить, — сказал Лебо. — Но как узнать, что они ели?

— Неужели вы не поняли: они — млекопитающие! — нервничая, ответил Симон. — МОЛОКА!

Вдруг он замолчал. Все застыли в ожидании: она заговорила. Ее губы двигались. Женщина говорила очень слабым голосом. Она остановилась. И начала снова. Она повторяла одну и ту же фразу. Когда она открыла свои голубые глаза, комнату, казалось, заполнило небо. Она посмотрела на Симона и повторила фразу. Догадавшись, что ее не понимают, она закрыла глаза и замолчала.

Медсестра принесла чашку с теплым молоком. Симон взял ее и мягко прижал к тыльной стороне ладони, лежащей на одеяле. Женщина взглянула. Медсестра немного приподняла ее за плечи и стала поддерживать. Женщина хотела взять чашку в руки, но расслабленные мышцы все еще не подчинялись ее воле. Симон поднес чашку к ее губам. Когда запах молока достиг ее ноздрей, она вздрогнула и на лице появилась гримаса отвращения. Она посмотрела вокруг себя и повторила все ту же фразу. Она явно искала что-то…

— Воды! Она просит воды, — сказал Симон, с внезапно возникшей уверенностью.

Именно этого она и хотела. Она выпила стакан, потом еще.

Когда женщина снова легла, Симон положил руку себе на грудь и мягко произнес свое имя:

— Симон…

Он дважды повторил слово и жест. Она поняла. Глядя на Симона, она приподняла левую руку и приложила ее к своему лбу:

— Элеа.

Не отрывая от него взгляда, она повторила свой жест и снова сказала:

— Элеа.

Люди, приблизившись к телу Ионеску, чтобы унести его из комнаты, увидели перед собой нечто напоминающее резиновый конверт, наполненный песком и булыжниками. Кровь выступила только под носом и в уголках рта, но все его кости были поломаны, а внутренности превратились в кашу.

Еще долго Гувер ловил себя на том, что украдкой смотрит на левую руку, прижимая три пальца к ладони и оставляя вытянутыми большой и указательный. Если в этот момент поблизости находилась бутылочка бургундского, шотландского виски или бренди, он спешил утопить в ней чувство дискомфорта. Нужно было обладать его мощнейшим оптимизмом, чтобы вынести фатальность того, что дважды легло на его плечи за эти несколько недель — убийства. Безусловно, до этого он никого не убивал, никого и ничего: ни кролика на охоте, ни карася во время рыбной ловли, ни мухи, ни блохи.

Оружие и предметы, которые еще не были исследованы, осторожно переложили обратно в цоколь. Рабочие пытались восстановить реанимационный зал, но практически все аппараты оказались полностью разрушены, и нужно было ждать, чтобы их заменили перед тем, как начинать вторую операцию по реанимации.

Элеа — видимо, это было имя женщины — отказывалась от любой еды, которую ей приносили. Попытались через резиновый зонд залить пищу ей прямо в желудок. Она так отчаянно отбивалась, что ее связали. Но невозможно оказалось разжать ее челюсти. Тогда зонд ввели через ноздри. Едва каша попала в желудок, как женщину тут же вырвало.

Симон сначала сопротивлялся такой жестокости, потом подчинился ей. Результат подтвердил его правоту. Насилие — плохой метод. Его собратья пришли к заключению, что система пищеварения женщины прошлого не приспособлена к перевариванию нынешней пищи. Они не теряли надежды найти хоть какие-нибудь сведения о ее желудочном соке.

А Симон повторял один-единственный вопрос, который, по его мнению, был самым главным: "Как с ней общаться?" Общаться, говорить с ней, слушать ее, понимать ее и знать то, в чем она нуждается. Как это сделать?

Сжавшись на узкой кровати, вытянув руки и ноги, она не желала ни с кем разговаривать. Замерев, она, казалось, достигла вершины страха и смирения. Через полую иглу, воткнутую в вену правой руки, ее медленно насыщал физиологический раствор. Симон с ненавистью смотрел на это варварское устройство, но это было единственным способом отдалить момент голодной смерти. Он не мог больше терпеть. Нужно было…

…Он резко выбежал из комнаты, потом из медпункта.

Дорога, одиннадцати метров шириной и три метра в высоту, пробитая внутри льда, была позвоночником МПЭ-2. Ее назвали проспектом Амундсена в честь первого человека, который достиг Южного полюса. Первого — по крайней мере, так до сих пор считалось. По обе ее стороны открывались узкие двери и маленькие улочки. Низкие маленькие платформы на толстых желтых колесах служили при необходимости для перевозки материалов. Симон вскочил в одну из них, оставленную около дверей в медпункт, и нажал на рычаг. Платформа со скрипом двинулась вперед, как жирный кот, набитый мышами. Симон прыгнул на скрипучий снег и побежал. Переводчик находилась практически на другом конце проспекта. Затем шел атомный реактор.