Роджер Желязны: Божественное сумасшествие

Роджер Желязны

Божественное сумасшествие

"...я Это ?трепетом благоговейным охваченные точно ,звезды блуждающие небесах в замирают ,ей внимая что..."

Он затянулся, и сигарета стала чуть длиннее.

Взглянув на часы, увидел, что стрелки движутся в обратном направлении.

Было 10:33 пополудни, стрелка переместилась, и стало 10:32.

Его охватило отчаяние, он знал, что не в силах что-либо изменить. Словно повинуясь чужой воле, он выполнял одно за другим действия, уже однажды выполненные им в прошлом; только теперь - в обратной последовательности. Предупредительного сигнала он почему-то не заметил.

Обычно наступал момент призматического эффекта: все кругом замирало, окрашенное в розовые тона, мозг обволакивала дремота, затем на какое-то мгновение все чувства обострялись...

Переворачивая слева направо страницы, он пробегал глазами по строчкам, двигаясь от конца книги к началу.

"...неотразима столь скорбь чья ,он Кто"

Не в силах остановиться, он беспомощно следил за собственными действиями.

Сигарета перестала расти. Щелкнув зажигалкой, тут же заглотившей язычок пламени, он убрал выкуренную сигарету обратно в пачку.

Зевнул наоборот: сначала выдох, потом вдох.

Врач сказал, что все это ему только кажется. Необычный синдром вызван сочетанием двух факторов: горя и эпилепсии.

Это был не первый приступ. Диалантин не помогал. Посттравматическая локомоторная галлюцинация, вызванная беспокойным состоянием и спровоцированная припадком эпилепсии - таков был диагноз.

Он долго не верил, что это началось снова; поверил только после того, как в обратном направлении прошло минут двадцать; за это время он поставил книгу на пюпитр, встал, подошел, пятясь, к стенному шкафу, повесил халат, надел рубашку и брюки, которые носил весь день, попятился к бару и изверг из желудка мартини, глоток за глотком, чувствуя во рту приятную прохладу; не пролив ни капли, он наполнил бокал до краев.

Во рту возник все усиливающийся вкус оливок - и вдруг произошла перемена.

Секундная стрелка скользила по циферблату как положено.

На часах было 10:07.

Он почувствовал, что волен выбирать свои действия.

И снова выпил мартини.

Дальше для полной симметрии следовало бы переодеться в халат и сесть почитать. Вместо этого он смешал себе коктейль.

Теперь все происходило в нормальной последовательности.

Жизнь не текла в обратную сторону, как ему только что казалось.

Все было совершенно по-другому.

Неоспоримое доказательство того, что он действительно галлюцинировал.

Он даже решил - еще одна попытка логического обоснования, - что двадцать шесть минут успели за это время пройти вперед и назад.

Значит, ничего страшного.

"...Пить надо меньше, - подумал он. - Возможно, приступы вызывает алкоголь".

Он рассмеялся.

Сумасшествие какое-то...

Вспомнил. Выпил еще.

С утра он, как всегда, не глядя проглотил завтрак, подумал, что утро скоро кончится, принял две таблетки аспирина, теплый душ, выпил кофе и отправился на прогулку.

Парк, фонтан, дети, пускающие по воде кораблики, трава, пруд, - все вокруг вызывало в нем ненависть; он ненавидел утро, солнечный свет, облака, окруженные синевой, словно крепости рвами.

Сидел на скамейке и ненавидел. И вспоминал.

Если он на грани помешательства, то лучше уж перешагнуть эту черту, подумал он, чем топтаться на ней - ни туда ни сюда.

И тут же вспомнил все снова...

А кругом, прославляя Овна, зажег первые зеленые фонарики апрель; стояло ясное, прозрачное утро, напоенное весенней свежестью.

Собрав в кучу сор, оставшийся от зимы, ветер уносил его куда-то вдаль, к серому забору, гнал по воде кораблики, пока они не застревали у берега в грязной жиже с отпечатками детских ног.

Над зеленоватыми медными дельфинами раскинулся, словно зонтик, прохладный фонтан. На водяных струях ослепительно горели отблески солнца. Струи трепал ветер, разбивая их на множество мелких брызг.

Рядом на панели воробьи, сбившись в кучку, клевали прилипшую к красной обертке недоеденную конфету.

В небе, то ныряя вниз, то снова взмывая, парили хвостатые змеи, повинуясь воле детских рук, дергающих за невидимые нити.

На телефонных проводах висели зацепившиеся обломки деревянных рамок, обрывки бумаги, напоминающие скрюченные скрипичные ключи и полустершиеся "глиссандо".

Он ненавидел провода, змеев, детей, воробьев.

А больше всего - себя.