Алексей Тугутов: Патефон для стихов

Сутки утекли туда, куда обычно уходит время. И эта ночь, наполненная тысячью слов, глубокими затяжками, одобрительными и ироническими похлопываниями в ладоши, унеслась в прошлое.

Эти парни были злы на нерасторопную природу. Она, по их мнению, слишком долго устраивает свои дела. Подумать только, ее эксперименты затягиваются на миллионы лет. И ребята решили бросить камень в огород природы — сконструировать робота не механического, на транзисторах, а на основе белковых соединений.

Она пришла, когда хозяин квартиры остался один. Квартирой это помещение могло быть названо весьма условно — с таким же успехом его можно было бы принять за музей или лабораторию. Хозяин стаскивал с себя свитер и говорил что-то насчет роста, цвета волос, тембра голоса будущего робота.

— Каким бы ты хотела его видеть? — спросил он.

— Пусть походит на тебя… С одной лишь разницей…

— Опять эти стихи… Он ими уже напичкан.

— Не только. Нельзя ли что-нибудь насчет индикатора эмоций? Сверхвысокой чувствительности…

«Патефон для стихов и эмоции, черт бы их побрал!» — подумал хозяин квартиры. Он был силен в истории техники и потому знал такое слово, как патефон.

Ничем не выдав своего раздражения, он подошел к ней сзади и погладил по волосам. На него пахнуло озерной свежестью и еще чем-то, что в его представлении было вообще природой. Берега русла усталой мысли стали оползать, и он почувствовал, как к нему приходит душевное спокойствие.

— Милый, я еще принесла. Посмотрим, как он их усвоит. Вот, послушай.

— Ну ладно, давай тексты.

Прерванная на полуслове, она удивленно посмотрела на него и протянула ему несколько стерженьков. Он быстро один за другим вставил их в отверстие ящика с окошечками-глазками разных цветов.

— Индикатор эмоций ведь тот, зеленый? — спросила она.

— Да, пока зеленого цвета.

Глазок начал меняться в окраске. Изумрудный, он становился серее.

— Сереет он от скуки? Не так ли?

Девушка, задав этот вопрос, подошла к креслу и села на упругое, но податливое сидение.

Пока она садилась, он как можно равнодушнее ответил:

— Я сочувствую бедняге. Понимаю его.

— Ты что-то путаешь. Это я должна ему сочувствовать. Ему скучно, потому что конструировал его…

По поверхности индикатора забегали разноцветные полоски.

— Извини, я больше не буду смеяться, — сказала она, вставая с кресла и подходя к мужчине и модели мозга.

В индикаторе модели установилась торжественная радуга.

— Милый мой, чудесный, умный.

На глаза ее, вместо обычно ясного выражения, надвинулась какая-то матовая пелена. Он знал, что значит это, обнял ее и сказал:

— С прошедшей ночи я принадлежу истории.

— Нет, мне, — еле внятно сказала она, — а старушке истории достанется твоя тень…

Стены выплыли на него сразу. Самопрограммирующиеся, мобильные. Правильность своего поведения они возвещали звонком. В несколько секунд они рассчитали оптимальный технологический процесс производства себе подобных, потом миллион раз помножили какие-то числа. С каждой решаемой задачей наглость звонков становилась все нетерпимей. И вдруг стены пошли на него, как бы сжимая собственный звонок и грозя это сделать с ним…

— А что, идея, — сказал он тревожно ощупывая себя.

Он еще не совсем освободился от сна и потому, наверное, подергал себя за ухо. Затем он решил непременно встроить для пущего удобства счетную машину в стену. Но чтобы она крепко сидела в стене.

— Не разберу твоего бурчания, — раздался ее далекий, но четкий голос.

Оказывается она уже появилась на экране видеофона. Загорелая, свежая, она стояла под каким-то прозрачным куполом на фоне пальм. Вдали были видны гребни прибоя.

— Твой звонок вызвал у меня кошмарный сон. Темен человек в самом нутре. — И вдруг он расхохотался, представив сновидение первобытного человека — мамонты, стаей марширующие по телу впечатлительного неандертальца.

— Чего хохочешь? Вижу, без меня ты с ума сойдешь. Я сегодня вылетаю. У меня все отлично и я рада сообщить тебе это, пусть даже в такую рань. Не сердишься на меня, что разбудила?