Михаил Белов - Восьмая тайна моря

— Довольно, — оборвал он. — Слава богу, экипаж «Палтуса» спасся.

— Вам не нравятся морские истории? «Летучий голландец», корабли-призраки. Пираты… — Холостов усмехнулся и запел старую пиратскую песню:

— И такой хлам хранится в памяти, — удивился Чигорин. Черт знает что!.

— Почему хлам? Я люблю морские истории, овеянные легендами. Тогда не было ни атомных бомб, ни ракет. Абордажные крючки, самопалы…

Чигорин пожал плечами и подошел к окну. На океан опускался северный вечер. Над островом висели тучи. Моросил дождь. Было оживленно на лежбище: каланы возвращались на ночевку. Матки шлепками выгоняли детенышей из воды. Красавчик — сильное, холеное животное, любимец Тани — усиленно плыл к вольеру. А где же Мудрец? Старый калан всегда одним из первых вылезал из воды и часами мог ждать лакомство — свежую рыбу. Сегодня он что-то замешкался. По утрам Мудрец поднимался к дому и пищал до тех пор, пока не выходила Таня. Она гладила его по голове, потом они вместе отправлялись в вольер.

В кабинет вошел Мика Степанович.

— Мудреца не ходи на берег, — озабоченно доложил он таким тоном, словно сам был виноват в исчезновении калана.

— Может быть, он на дальнем лежбище?

— Тонет надо, — и Мика показал, как утонул Мудрец. Чигорин хрустнул пальцами. Когда же это кончится?

— Как день, так недосчитываемся одного-двух каланов. Мор какой-то.

Холостов откинулся на спинку кресла.

— Не стоит волноваться из-за таких пустяков, — лениво бросил он.

Чигорин, заложив руки за спину, круто остановился перед ним.

— Пустяк? Пятнадцать лет жизни на острове — пустяк?

— Нет, не пустяк. Но океан велик, и его не скоро вычерпаешь.

— Откуда у вас такое равнодушие? Я не могу понять вас. Мой труд — дело моей жизни. Нам поручено приумножать богатства этого острова, что мы и делаем с великой охотой, всего себя отдавая любимому труду. В этом счастье, или, как вы любите утверждать, главный алгоритм жизни — служить народу.

Холостов хмыкнул:

— Имя существительное среднего рода. Изменяется по числам и падежам, но не изменяется во времени. Вот что такое счастье.

— Кроме грамматики, есть жизнь, — возразил Чигорин. — И в жизни человечества и каждого человека счастье имеет свои времена — прошедшее и даже давно прошедшее, настоящее и будущее. И в каждом времени свои приметы.

— И какая же главная примета сегодняшнего дня?

— Знаю, знаю, какого ответа вы хотите, — нахмурился Чигорин. — Вы боитесь жизни. Я — нет. Вы не верите в светлый разум человечества. Я верю. В этом вся разница.

Мике Савельеву, очевидно, наскучила словесная перебранка, и он сказал:

— Говори, говори — язык болей. Надо дело делай — руки болей будут, хорошо будет.

Чигорин засмеялся:

— Верно, Мика Степанович! В этом вся мудрость жизни.

Холостов безмятежно улыбался.

— Позовите Парыгина, — попросил Чигорин Мику Савельева.

— Человек-рыба океан плавай. Берег не ходи.

— До сих пор не вернулся? — воскликнул Чигорин и поспешно вышел вместе с Савельевым.

Холостов остался один. Он не спеша набил трубку.

Только что оживленное лицо инженера помрачнело. Он встал, подошел к окну, прижался горячим лицом к стеклу и задумался.

Когда-то давно он вот так же стоял, прижавшись к стеклу, тусклый свет падал с темного неба, и тоска была в сердце, как и сейчас. Да, такое же чувство тревоги и неуверенности он испытывал в день смерти отца. В тот год весна была ранняя, в комнату, где лежал отец, вливался мягкий воздух, а вместе с ним — певучая болтовня птиц, вернувшихся из дальних стран. Федор Холостов несколько лет жаловался на нездоровье, однако не ждал, что так внезапно сойдет со сцены. У него был выпуклый высокий лоб, круглые глаза, дерзкий взгляд. Его знали многие, и не знал никто. Человек ловкий и хитрый, он прекрасно применялся к обществу, но личную жизнь устраивал втихомолку и в свою душу никого не пускал. Изворотливый ум помогал ему выкарабкаться из самых трудных положении.

Мать в доме жила тихо, замкнуто. С отцом она старалась держаться приветливо, но это были разные люди: они годами жили, как чужие, умело скрывая это не только от окружающих, но даже от единственного сына. Впрочем, сын и не стреАлся вникнуть в их разногласия. У нею было много своих забот. Он рос под влиянием отца, который ни в чем не отказывал ему, баловал и, смеясь, закрывал глаза на невинные обманы сына. Так было удобнее и легче эгоистической натуре старшего Холостоаа. А мать, не терпевшая лжи, никогда не прощала обмана, и мальчику казалось, что она несправедлива к нему. Он все больше привязывался к отцу.