Кстати, Томченко не прячет ноги. Поэтому сразу заметно, что пижамные штаны, раньше загребавшие песок, не достают генералу до щиколоток. Ноги Томченко удлинились. Самое время расти для семидесятилетнего юноши. Он сосет леденцы, уверяя, что так меньше хочется пить. Стопы генерал замотал тряпками, но всем и так прекрасно известно, что там. Там ничего особенного, просто мы потихоньку начинаем походить на обезьян.
Бывший генерал как бы спит, завесив глаза рыжими кудрями, зажав между колен топорик. Оружие он отбил в тяжелом бою на соседской кухне, считает личным трофеем и не оставляет другим дежурным. Генерал дремлет и следит за шуршанием моего карандаша.
Он тоже пасет.
Мы охраняем остатки воды, но в большей степени присматриваем друг за другом. Мы почти не спим на дежурстве и тревожно переглядываемся, когда у кладовой дежурит другая тройка. Мы так договорились, дежурить по трое, чтобы сложнее было вступить в сговор. Не знаю, догадываются ли остальные, кто помоложе, что в сговор намерены вступить как раз таки старики. Старики быстрее меняются, с каждым часом мы чувствуем себя крепче молодых. Лида и генерал «обрабатывают» меня, но я пока держусь. Я пытаюсь растолковать им, что спасение не в том, чтобы сбежать, прихватив запасы провианта.
Бежать все равно некуда, но они не верят. Они вдолбили себе, что нашего оружия и ловкости достаточно для преодоления «полосы препятствий». Этим смешным людям недоступны логика и анализ. Дюжину раз я рисовал им схему взаимодействий между белыми, розовыми и черными. Заслоны практически непреодолимы. Чтобы их осилить, нужна реакция, превосходящая человеческую в несколько раз, нужны средства защиты и оружие с широким спектром поражения.
Это полоса препятствий для подготовленных солдат.
К счастью, я слышу мысли дежурных, слышу, как они коротко общаются между собой, как они злятся на меня. Я не слышу отдельных слов и фраз, это не телепатия в привычном понимании. Мы распознаем позывы друг друга, как собака распознает настроение хозяина. По интонации, обертонам, тональности.
Лида готова воткнуть мне секатор в глаз, она не скрывает своих кровожадных устремлений. За стенкой ее сестра беспрерывно молится, вместе с ней молятся еще две наши женщины. Меня так и подмывает им крикнуть, чтобы заткнулись и не мешали писать.
Я записываю время, когда появляются розовые шары, в каком направлении летят. Записываю, если что-то появляется из люков. Записываю, когда приходят белые, и стараюсь зафиксировать время Больших перестроек.
Большими перестройками мы с Зиновием назвали периоды, когда полностью меняется геометрия «цементного леса», захватившего две трети поселка. Теперь мы знаем о нем гораздо больше, чем раньше точнее — уверяем себя, что знаем. Лес не опасен, когда к нему не прикасаешься, он тянется далеко на север и юг, врезаясь в сосняк, который тоже давно переродился. Непонятно, почему цементный лес растет только по левую руку от Березовой аллеи, и непонятно, как далеко он растекся. Возможно, до самого залива. Непонятно также, отчего уцелел треугольник сосняка за озером. А правее сосняка...
Рыжая проволока.
Зеленый бор превратился в ржавую проволоку. Мы так и не пришли к согласию, мертвое это образование или новый вид растительности, но, по крайней мере, красный проволочный лес, окружающий поселок полукольцом, — неизменен. Чего нельзя сказать о «цементных минаретах». Они уже давно не минареты, эта пена, или как ее еще назвать, полностью меняет внешнюю структуру два, а то и три раза в день. Вчера утром серая пемза походила на развалины древнегреческих храмов, во все стороны торчали ровные колонны, обломки портиков, арочных конструкций, а уже к вечеру вместо колонн снова «распустились» «поганки» и «сморчки» восьмиметровой высоты.
Оно изменило структуру почвы. Парни подбирались к «сморчкам» вплотную, кидали в ближайшую расщелину между «грибами» бутылку. Это когда мы последний раз выходили на поиски уцелевших, в сторону Сосновой аллеи. Так вот, глубина щели оказалась не меньше десятка метров; выкопать такую яму без соответствующей техники — совершенно немыслимо. Оно не копает ямы большим ковшом, Оно запускает под землю миллионы маленьких ковшиков. Парни принесли образцы почвы от подножия ближайшей поганки. У Элички дома нашлась лупа; сквозь нее заметно, как шевелятся частички земли, и это отнюдь не жуки и не черви. Насекомые, превращающие землю в твердую пемзу, слишком малы.
Читать дальше