Александр Морозов - Счастливого пути! (сборник)

Эта чужая рука — то грязная и загорелая, то чистая и холеная — двигалась невесомо, неощутимо вместе с колесом, словно ее и не было. Но Кутров отлично знал, что в страшную секунду рука случайного спутника твердо сожмет рулевое колесо и спасет машину, вдруг потерявшую управление. Рука Иванова сейчас властно требовала подчинения себе. Кутров мгновение помедлил, потом покорно последовал немому указанию молодого инженера.

Комбайн, натужно загудев мотором, врезался в участок картофельного поля, который правильнее было бы назвать болотом. Иванов по-прежнему не отрывал глаз от прибора, показывавшего, как картофель сыплется и сыплется в бункер. Но многое изменилось во всем поведении машины! Лязг, грохот, какие-то перебои и вибрации обрушились на «картофельный крейсер», словно под ним рвались тысячи невидимых крошечных мин.

Иванова охватило чувство человека, заплывшего слишком далеко и вдруг понявшего, что не так уж хорошо он плавает, не так уж хорошо знает глубину реки, ее течение, омуты. Впервые в жизни молодой инженер ощутил, как трудно механизмам справляться с землей, как много и упорно должен изучать все особенности грунта человек, конструирующий машины для сельского хозяйства, механизмы, посылающие вызов самой природе, работающие в любых условиях. И стало Иванову страшно, дрогнули его руки, лежавшие на колесе руля.

Еще учеником ФЗУ забрался однажды Иванов на самую верхушку лестницы, прислоненной к стене строившегося огромного цеха. Стал на последнюю ступеньку и хотел с торжеством глянуть вниз: вот я какой смелый! Но вдруг увидел: ползут по запыленным кирпичам две свежие, красные, словно ручейки крови, полосы. Все длиннее они, длиннее, все быстрее скользит лестница, царапая кирпич. И некому помочь, и не сбежать с четырехэтажной высоты… Лестница проползла метра полтора и уперлась нижним концом в фундамент, приготовленный для станка. Казалось, такое не забыть. Но забылось. А сейчас вспомнилось все: до трещинки на верхней ступеньке, до серого клочка паутинки на стене. И как тогда, мучительное томление сковало пальцы рук и ног. А сознание работало напряженно, остро. Не ускользала ни одна мелочь из происходившего в комбайне, вокруг него. Иванов сразу почувствовал вдруг возникшее сопротивление руки Кутрова.

— Хватит, Алексей Петрович, — сказал Кутртов. — Вы сами понимаете, что если случится какое-нибудь сравнительно несерьезное происшествие, машину все-таки можно будет «дотянуть», хотя бы с комбайном долго пришлось возиться потом, устраняя недостатки. Другое дело — авария. Это поставит под сомнение всю реальность нашей идеи.

— Разве не хуже будет, если такие машины выйдут на поля? Мы делали вездеход, и наш комбайн должен быть им! Вы просто, наверное, переутомились, Николай Николаевич, — ответил Иванов, снова потянув руль влево.

Кутров положил руки на колени.

— Правьте сами. Еще метра два-три налево, и, по-моему, комбайну конец…

Иванов смотрел через переднее стекло кабины на воду, тонким слоем покрывавшую здесь почти все поле. Кое-где прыгали испуганные, полузаснувшие от холода лягушки. По воде разбегалась кругами рябь, вызванная шлепаньем гусениц комбайна.

Иванов на миг представил себя на месте Кутрова. Как тяжело будет ему, если с машиной случится что-нибудь скверное! Комбайн, может быть, его последнее детище… Сегодня вечером он вернется домой, разбитый, усталый. И, как всегда, на пороге улыбнется жене, словно ничего не произошло, и какой-нибудь шуткой ответит на беспокойный вопрос об испытании комбайна, в гибели которого будет виноват он, Иванов.

Стоит только повернуть немного вправо, и комбайн снова будет на грунте, с которым он может справляться. Но ведь сам Кутров будет, конечно, жалеть потом об этой предательской минуте слабости, помешавшей идти прежней дорогой.

Иванов наметил конец пути — большой бугорок, до которого обязательно надо было добраться. Казалось, сердце инженера двигалось вперед-назад, вперед-назад вместе с поршнями мотора, дотягивая комбайн до цели, преодолевая трудный участок пути. Но еще на половине дороги к бугру, который потом так часто снился Иванову со всеми подробностями, как будто навсегда сфотографированными глазом, дрогнул комбайн. Он накренился и словно застонал горестно и протяжно.

— Приехали, — сказал Кутров, тяжело шагнув из кабины. Пальцы его, зачем-то торопливо расстегивавшие пуговицы пальто, дрожали… Через несколько минут у комбайна были Устименко и директор, бледный, сразу потерявший свою уверенность. Он бросился к Иванову, крича что-то неразборчивое. Кутров быстро открыл кожух, чтобы посмотреть, что случилось.