Олег Синицын - Скалолазка и мировое древо

Впрочем, три щепоти риса обедом назвать сложно, находясь даже в самом оптимистичном расположении духа. Тензин передал нам плошки, стараясь не смотреть в глаза.

— Простите, что еды так мало, — извинился он. — Который год у нас нет урожая.

— Ничего, — ответила я. — Нам этого достаточно.

Монах помялся в дверном проеме. Нужно было уходить, но что-то его задерживало. Сквозь распахнутую дверь я видела, что туман действительно исчез. Долина сияла зеленью и свежестью, вдалеке на солнце блестело зеркало горного озера.

— Я хочу извиниться за наставника Ньяму, — сказал Тензин. — Он нарушил буддийские правила, приказав заключить вас в чулан против вашей воли.

— Почему вы не скажете ему об этом?

— Я пытался... Но, понимаете, он считает вас демонами.

— Понимаю, как не понять. Молодая девушка и одиннадцатилетний пацан — настоящие отродья!

— Я не могу указывать Ньяме на ошибки, — виновато произнес Тензин. — На протяжении многих лет он являлся моим наставником, а я — его учеником.

— Уважаемый Тензин, — сказала я. — Мне бы хотелось знать, когда нас выпустят отсюда?

Тензин сочувственно вздохнул.

— Если бы это было в моей власти, то я бы выпустил вас незамедлительно. Но наставнику Ньяме, который еще управляет монастырем, ваше заточение кажется невероятно важной миссией, спасающей братство от бед, которые обрушились на нас за последние годы.

— И какие беды обрушились на вас?

— С тех пор как много лет назад умер настоятель Лю, замечательный человек и настоящий хубилган, нам перестало хватать еды. Поля возле монастыря очень маленькие, урожай риса с каждым годом скудеет. Мы молимся с утра до вечера об урожае и поем священные песни, но на нас словно лежит проклятие. Еды становится только меньше, и братство живет впроголодь. — Он мечтательно возвел глаза к потолку. — Раньше, когда у нас были хорошие урожаи, мы славились своей кухней на всю долину.

— В лесу полно еды, — со знающим видом заявил Максимка. — А в реке полно рыбы.

Он поковырял в ухе, я опять хлопнула его по руке. Тензин с подозрением посмотрел на пацана.

— Настоятель не велит ходить в лес, — ответил монах. — Он утверждает, что там скрываются чудовища. А рыба отравлена водяными демонами.

— В лесу нет чудовищ, я там полгода жил. А рыбу мы вчера ели.

— Могу подтвердить, — кивнула я. — Рыба — смак, пальчики оближешь.

У Тензина громко заурчало в животе.

— Мне пора идти, — сказал он. — Я постараюсь принести вам что-нибудь на ужин, но не обещаю. Сами мы давно не ужинаем.

— Послушайте-ка, Тензин, — потянула я монаха за оранжевую рясу. — Ваш настоятель видит в лесу чудовищ, потому что он болен. Все ваши беды от его бреда!

— Нет, он не настоятель! Ньяма — наставник, который исполняет обязанности настоятеля.

— Сути это не меняет.

Тензин ушел грустный и потерянный. Мне даже стало его жалко. Потом я вспомнила, что не спросила о медальоне.

— Они сами виноваты, — сказал Максимка, выскребая пальцами рис из плошки. — Слушаются этого Ньяму!

После шести часов на ногах я так устала, что рискнула присесть на грязную солому рядом с Максимкой, который уже давно расположился на ней. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь дверь, порозовели, извещая о наступлении вечера. Снаружи доносился надтреснутый звон колокола, о чем-то сигнализирующий монахам. Минут через десять со стороны храма раздалось нестройное молитвенное пение.

— Плохо поют, — сказала я. — Фальшиво.

Максимка устало кивнул.

— Надоело мне здесь, — сказал он. — Давай сбежим, пока они голосят? Удачнее момента не будет.

— А верно говорил Ньяма. Ты самый опасный из нас двоих.

— Чего?

— Шучу. Сказать по правде, мне тоже здесь надоело. И рис у них противный. Твоя рыба — настоящая пища богов!

Максимка разложил лопатку и вопросительно глянул на меня:

— Ну что, приступать?

Я подумала, стоит ли подождать Тензина, чтобы расспросить о медальоне? Оценив все варианты, взвесив за и против, пришла к выводу, что лучше с побегом не тянуть. При скудном рационе наши силы с каждым часом истощаются, а следовательно, и шансы на побег становятся призрачнее.

И я махнула Максимке.

Он просунул штык лопаты под верхнюю петлю и налег грудью на черенок. Проржавевший шарнир хрустнул и развалился. Без промежуточной паузы Максимка проделал ту же операцию и с нижней петлей. Дверь соскочила. Максимка отодвинул ее плечом и выглянул наружу.

— Никого. Пусто.

Призывно мотнув мне головой, он выбрался на мощенную камнем улицу. Я пролезла между косяком и дверью и посеменила за ним.