Елена Ворон - Ангелы-хранители работают без выходных

— Кэттан, — врач тронул его за плечо, — пройдемте со мной. Генерал, я думаю, не возражает.

— Послушайте! — вскинулся тот. — Я плачу бешеные деньги! И не желаю…

— Вы платите достаточные деньги, — твердо прервал его Генрих, — чтобы рассчитывать если не на лояльность, то на честное выполнение договора. Наш друг Кэттан, — добавил он воркующим голосом, от которого у Кэта поползли по спине мурашки, — находится в отчаянном положении. И не станет делать ничего себе во вред.

На пороге Кэт быстро оглянулся на генерала. Наверное, он старше, чем показалось с первого взгляда. Но зачем нужен Делано, похожий на него в молодости? Может, у генерала был сын или внук, который, например, погиб, и старикан теперь хочет заменить его другим? Глупо, но ведь нередко встречается. Вообще-то он старый маразматик, и идеи его могут оказаться самыми дикими.

Делано в галерее уже не было, осталось лишь пустое плетеное кресло. Генрих провел Кэта мимо нескольких тонированных стеклянных дверей.

— Заходите. — Доктор пропустил его в комнату под номером 121. — Присаживайтесь и подождите: вам принесут еды.

Кэт вошел, и при виде белых стен, больничной мебели и какой-то аппаратуры на белом столе у него засосало под ложечкой.

— Я не хочу есть.

— А я вас и не спрашиваю, — проворковал врач. — Вам говорят: подождите.

Кэт мрачно уселся на низкую кушетку. Ну и день сегодня: сперва альтау, теперь вот этот Генрих явно что-то задумал. Эх, Джонни, ты-то как мог связаться с этой бандой? Всю жизнь я считал тебя абсолютно честным, глубоко порядочным человеком. Впрочем, я и сам пока не преступник, однако же сюда попал.

Дверь открылась, девушка в светло-зеленом халате вкатила сервировальный столик.

— Приятного аппетита. — Она подвинула столик Кэту и тут же вышла.

Он не притронулся ни к бутербродам, ни к сухому печенью, лишь выпил полстакана сока, который показался кислым и неприятно теплым. Черт знает, чего от меня хотят! Выбраться бы отсюда поскорее.

Вернулся доктор Генрих, с плоской черной коробочкой, похожей на какую-то странную кассету.

— Ну вот, Кэттан, теперь я займусь вами. — Генрих вложил кассету в прорезь одного из четырех приборов на столе, быстро пробежался пальцами по маленькой клавиатуре на его стенке, и все четыре ящика засветились рядками разноцветной индикации. Кэт, сколько ни глядел, не мог даже приблизительно определить, что это за аппаратура: видимо, несерийное оборудование. — Снимите часы и покажите руки, — велел врач.

Кэт подчинился. Крепко взяв за запястья, Генрих внимательно осмотрел ладони, пальцы, прощупал каждый сустав, каждую косточку. Пальцы у этого доктора были сильные, жесткие, безжалостные. У Кэта появилось ощущение, будто Генрих размышляет, можно ли отрезать у него руки и пришить кому-то другому.

— Так, — изрек он наконец. — Полагаю, вы не склонны ни к дракам, ни к тяжелому физическому труду?

— Не склонен.

— Это хорошо — руки придется беречь. Пересядьте сюда. — Он указал на кресло у стола с приборами. — Отлично. Ладони в эту щель, обе. Глубже, глубже — вот так. Хорошо. Теперь сидите и не двигайтесь. — Он опустил вниз черный переключатель над самой щелью, и рукам Кэта стало тепло, затем это ощущение пропало.

Больше ничего не произошло. Доктор Генрих стоял рядом, облокотившись на прибор с небольшим дисплеем и смотрел, как на экране ползут снизу вверх строчки цифр и символов.

— Попробуйте шевельнуть руками, — сказал он через минуту. — Выньте.

Кэт хотел убрать руки — и не смог. Они были как неживые, словно доктор действительно их отрезал и просто приложил к старому месту. Он резко откинулся назад, и вытащенные кисти безжизненно упали на стол, совершенно белые, мертвые на вид.

— Ну, этого-то не надо, — буркнул Генрих. — Вовсе даже ни к чему.

— Как просили, — отозвался Кэт, стараясь скрыть, что ему не по себе.

Доктор Генрих вложил его руки обратно, запросил какие-то данные, поглядел на дисплей, удовлетворенно хмыкнул и запустил следующую часть программы.

— А вот теперь даже не пытайтесь шевелиться, — предупредил он. — Руки зафиксированы, но все равно не двигайтесь.

Кэт молча сидел, уставившись на два желтых огонька прямо перед глазами. Что бы там ни происходило с руками, он ничего не ощущал, только ноющую боль в груди, Похожую на запоздалое горькое сожаление. Всем своим существом он чувствовал, что против воли неотвратимо погружается в трясину какого-то неизвестного и жестокого преступления, откуда нет хода назад и где контракт заключают бессрочный.