Исай Лукодьянов - Очень далекий Тартесс

Горгий быстро прожевал кусок, почтительно ответил:

– Ты прав, светозарный. Я всего лишь торговец и не задумываюсь ни о чем таком… Размышления в нашем деле приносят одни убытки… – Плешивый согласно кивнул, будто клюнул острым носом. – Но есть и у нас мудрецы, – продолжал Горгий. – Я-то их не знаю, но слыхал. Вот, например, в Милете…

– Нет! – рявкнул тут одутловатый старик на всю палату. – Не стану я покупать старого лежебоку!

– Ему всего пять лет, – возразил Сапроний, сердито тряся подбородками, – и он обучен охоте на кроликов.

– А что проку? Он даже хвост не может держать палкой. Мне нужен молодой сильный кот, а не дряхлая развалина!

– Если бы это сказал не ты… – недобрым голосом начал Сапроний.

Но старик был пьян и не обратил внимания на угрозу. Он трахнул серебряной чашей по столу, расплескав вино, и закричал:

– Это не кот, а ходячее блюдо для блох! Клянусь Нетоном, я не потерплю, чтобы мне пытались всучить…

Он не докончил. Сапроний, взревев, вцепился в его бороду. Старик заверещал, замахал руками, попал Сапронию в глаз.

Танцовщицы испуганно сгрудились в углу.

Плешивый сосед Горгия взглянул на дерущихся сквозь зеленое стеклышко, бросил негромко:

– Литеннон.

Мелкозавитой щеголь кинулся разнимать драчунов. Он обхватил старика сзади. Старик размахивал руками, как мельница, брыкался ногами и угодил Сапронию в живот. Еще несколько пирующих ввязались в драку, и тут – видят боги! – пошла настоящая свалка, и кто-то ударил Литеннона тяжелой серебряной чашей по голове. Тот мешком рухнул на пол. Вид хлещущей крови отрезвил дерущихся.

На Сапроний лица не было.

– Светозарный Павлидий, – пролепетал он, обращаясь к плешивому. – Это не я… я не виноват.

Горгий с ужасом взглянул на своего соседа: так это и есть тот самый Павлидий, о котором на днях рассказывал посланец Амбона, вольноотпущенник?..

Павлидий не отвечал. Поджав тонкие губы, он смотрел сквозь стеклышко на мертвого Литеннона. Драчливый старик на четвереньках заползал под стол. Горгию стало не по себе от зловещей тишины. Он осторожно огляделся – близко ли до двери – и встретился взглядом с Миликоном. Верховный казначей сидел в небрежной позе напротив, в его прищуренных темных глазах была знакомая Горгию усмешечка.

– Светозарный Миликон, – бормотал Сапроний, – это не я… Светозарный Павлидий…

Лицо Павлидия было непроницаемо. Он опустил стеклышко, спокойно сказал:

– Унесите.

И сразу все пришло в движение. Молчаливые рабы вынесли из палаты тело Литеннона. Снова грянула музыка, снова понеслись вокруг стола танцовщицы. Сапроний тяжело опустился на скамью, залпом выпил чашу вина.

– Бедный Литеннон, – вздохнул Миликон. – Он верно тебе служил, Павлидий. Тяжкая потеря.

Павлидий даже не взглянул на него. Тихим голосом он сказал, обращаясь к Сапронию:

– Ослепительный велел тебе сдать лишних котов, ты же, пьяная морда, затеял гнусную распродажу.

– Светозарный! – завопил толстяк. – Ты глубоко прав, называя меня пьяной мордой. Проклятое вино во всем виновато. Я… я заглажу провинность. Я напишу новую поэму о величии обожаемого царя Аргантония…

Он икнул. Раздался тонкий голос ученого Кострулия:

– Не следует сопровождать упоминание великого имени столь низкими звуками.

– Ну, он же не намеренно, – великодушно отвел удар Миликон.

Он притянул к себе ту черноволосую танцовщицу, на которую все посматривал Горгий, усадил на колени. Она пыталась высвободиться, но Миликон держал ее цепко.

– Послушай, Павлидий, – сказал он, – надо бы издать особый указ, запрещающий высокорожденным драться друг с другом. От блистательного и выше.

– До светозарных? – осведомился Павлидий.

Миликон усмехнулся в душистую бороду:

– Светозарных в царстве всего двое: ты и я. А я, как известно, не драчлив.

– Да, это всем известно, – благодушно согласился Павлидий. – Сам ты не дерешься.

– И сам не дерусь и детям своим лезть в драку не дозволяю.

– Ты очень благоразумен, – процедил сквозь зубы Павлидий и прикрыл глаза. Его розовые морщинистые веки слегка дрожали.

Горгий встретился взглядом с танцовщицей. Она все еще сидела у Миликона на коленях, отводила его руки, обвитые до локтей серебряными браслетами. Хоть и грызла Горгия тревога и томили неясные предчувствия, а тут он все позабыл: открытый взгляд женщины будто до костей прожег.

Одутловатый старик вылез, наконец, из-под стола с той стороны, да неудачно. Запутался в ногах у Миликона. Верховный казначей вскочил, заругался. Танцовщица воспользовалась случаем: выпорхнула в дверь. Старик крикливо оправдывался – как видно, уверял, что схватил Миликона за ноги без злого умысла. Трое дюжих блистательных держали его за хитон, залитый вином. Старик отбивался, кричал, что никогда не имел сомнений, хотя уже сорок лет его не производят в сверкающие, и это ему обидно, но тем не менее никогда, ни разу он не усомнился и твердо знает, что нет большего счастья, чем счастье быть ничтожной песчинкой под ногами Ослепительного, да продлят боги его жизнь. Но Сапроний рявкнул, что обида – это уже сомнение, и ученый Кострулий поспешил уточнить высказывание, и, судя по всему, назревала новая свалка.