Андрей Кокоулин - Аквариум

– Ну, да, – сказал Вотун. – Но, согласись, что это элегантное решение. Если Голос к нам не проходит, скажем, в силу нашей невосприимчивости, то действия Пальца в таком случае мы сможем расшифровать.

– А если это знак в ином смысле? – спросил Гриб.

– В каком? – удивился Вотун.

– Ну, в том, что это не нам знак. Наладка чего-нибудь. Измерение температуры среды. Проба грунта.

– Интересно, – задумался Вотун. – Ты полагаешь, что мы как в террариуме?

– В формикарии. Я пойду.

Гриб поднялся.

– Ты сам-то как? – спросил Вотун.

– Ничего, – ответил Гриб. – Живу.

– Вроде похудел ты.

– Не знаю. Вряд ли. Жру все, что дают. Я все думаю: мы здесь уже около двух лет, так?

– Ну, по моим подсчетам дней семьсот будет, – кивнул Вотун, высморкавшись в тряпку. – А что?

– За этот срок ведь можно было понять, что мы ни хрена не слышим? – сказал Гриб. – Я бы понял, ты бы понял, Сильм бы понял. А тут все в голову – бу-бу-бу, бу-бу-бу. Будто автомат без людей.

– Автомат? Погоди-погоди, это я запишу. Голос как автоматическая запись. Это да, в этом контексте…

Вотун склонился, зачеркал грифелем. Глядя на мелко трясущиеся на макушке Вотуна волосы, Гриб подумал, что таких версий, навскидку, он может штук десять выдать еще, не сходя с места. Например, Голос – как монолог, слышимый из другой комнаты. Он не для нас. Он – нечто постороннее, а мы просто улавливаем, гадаем, ой, что это значит, ведь как бы про нас, ведь должно быть для нас. Или что Голос – это вовсе не Голос. Это обращение напрямую к подсознанию, а мы довольствуемся той необработанной, закодированной крохотной частью, что перехватывается нами на грани включения-выключения. Или…

Версии кончились. Ну, ладно, всего две версии, но они – вот, пожалуйста.

Грибу вдруг сделалось жалко Вотуна. Слепец с палочкой. С грифелем, который тычет им во все, пытаясь опознать невидимый ему мир. Тык – это, должно быть, овца. Тык – это, должно быть, дерево. Тык – слон, голос, палец. Тык – должно быть, от нас чего-то хотят.

Честно говоря, Гриб устал от бесплодных догадок. Может, потому и заходит к Вотуну все реже?

– Места мало, – сказал Вотун, отрываясь от бумаги, – записал лесенкой. Ну, кто захочет, тот разберется.

Лесенкой? Гриб вспомнил свой сеанс у мертвой овцы.

– Вотун, Вотун, – заговорил он торопливо, – послушай. Меня вырубило прямо у того загона, и я там начертил… ну, пока был на «связи»… Я не помню, был ли в сознании… Это я смутно…

Хлопок ладонью по подоконнику заставил его вздрогнуть.

– Не мямли! – сердито прикрикнул Вотун. – Говори по существу.

– Я там нарисовал…

– Что нарисовал?

– Дай.

Помедлив, Вотун вручил Грибу грифель и повернул листок бумаги, пальцем обозначив место, где можно чертить.

– Вот здесь, и старайся не залезать на буквы.

– Ага.

Гриб локтем смахнул зеленую каплю, выдавил в уголке листа две горизонтальные прямые и, стараясь, соединил их пятью вертикальными отрезками. Подумав, добавил шестой отрезок. Получилось пять не самых красивых, прижавшихся друг к другу прямоугольников. Почти квадратов. Честно говоря, Гриб не помнил, как оно было на самом деле, выходили ли отрезки за границы линий, были ли промежутки между ними одинакового размера, и решил этого в рисунке не уточнять. По ощущению, выглядело похоже. После «связи» себя-то опознаешь с трудом, а тут, понимаете, еще и художества свои бессознательные до деталей запомнить должен.

– Как-то так.

Гриб подвинул лист Вотуну. Тот приблизился, развернул его к себе, машинально прибрав грифель в складки одежды.

– Это лестница или ячейки? – спросил он, пожевав губами.

– Не знаю.

– И больше ничего?

Гриб пожал плечами.

– Вроде бы нет. – Он подумал, что с другой стороны сплющенной овцы не смотрели ни он, ни Эппиль, и добавил: – Только это.

– Похоже на лестницу, – сказал Вотун, вывернув шею, чтобы посмотреть рисунок под другим углом.

– Я пойду, – повторил Гриб.

– Да-да… Нет, стой! – Вотун выпростал указательный палец и рванул куда-то внутрь дома.

Гриб принялся ждать. Он ни о чем особенно не думал, просто ждал, попинывая доски крыльца, пересчитал ягоды в кармане – кажется, семь, нет, шесть, тоже шесть, как перекладин на рисунке. Мека будет рада. Гриб представил, как сморщится ее лицо, когда она попробует альбику. Только вот почему альбика зовется альбикой, он не знал. Ногой он откатил в сторону чурбачок. Слух его улавливал перебежки Вотуна по скрипучим полам, его ругань – видимо, тот чего-то не мог найти. Что-то шлепалось в комнатах, что-то звенело. У него, наверное, все там уже в зеленых соплях, подумал Гриб. Слиплось, склеилось.