Я уже позабыл многие детали этой истории, тем более из того, что ей предшествовало.
Мы приземлились в Фауке, где парни, летавшие на «бленхеймах», приняли нас по-братски и напоили чаем, пока мы заправляли машины. Я хорошо помню, как они входили молча в столовую, пили чай и выходили, так и не произнеся ни слова. Они изо всех сил держали себя в руках, хотя дела шли без особого блеска. Они совершали огромное количество вылетов, а пополнений не поступало.
Мы поблагодарили за чай и вышли посмотреть, заполнены ли уже баки наших «гладиаторов». Дул сильный ветер. Аэродромная «колбаса» надулась и стояла прямо, как дорожный указатель. Песок хлестал по ногам, со свистом шуршал по палаткам, палатки хлопали на ветру, как будто сшитые из брезента люди били в ладоши.
— Бомбардировщикам не везёт, — сказал Питер.
— Так уж и не везёт, — отвечал я.
— Нервничают.
— Да что там нервничают. Им просто досталось, но они выдержат. Видел, как они держатся?
Наши два стареньких «гладиатора» стояли один подле другого, и техники в рубашках и шортах цвета хаки всё ещё суетились около них. На мне был тонкий хлопчатобумажный лётный костюм белого цвета, на Питере — голубой. Дополнительного утепления в полёте не требовалось.
— Где это? — спросил Питер. — Далеко?
— Двадцать одна миля за Черинг-Кросс, по правую сторону от дороги.
Дорога, шедшая через пустыню на север от Мирса-Матрух, именовалась Черинг-Кросс. Итальянцы вырвались из Мирсы и быстро продвигались вперёд. Насколько мне известно, это был единственный случай, когда они добились серьёзных успехов. Их настроение постоянно то падало, то поднималось, как слишком чувствительный альтиметр, и в те дни стрелка зашкаливала, потому что державы «Оси Берлин — Рим» были на вершине успеха. Мы бродили взад и вперёд, пока техники заканчивали заправку.
— Прогулка, — сказал Питер.
— Да, всё должно пройти как по маслу.
Мы разошлись. Я влез в кабину. Лицо техника, помогавшего мне пристёгиваться, стоит у меня перед глазами поныне. Немолодой, около сорока, лысый, лишь на затылке золотился венчик волос, с морщинистым лицом и взглядом, похожим на взгляд моей бабушки, он как будто всю жизнь занимался тем, что помогал пристёгиваться пилотам, которые не возвращались. Стоя на крыле, он затягивал потуже ремни и проговорил:
— Будь осторожнее. Только дурак забывает про осторожность.
— Всё будет как по маслу, — ответил я.
— Чёрта с два.
— Да ну, прогулка! Нет тут ничего сложного.
Дальше я ничего не помню, а помню, что было уже потом. Мы, видимо, взлетели и взяли курс на запад, на Мирсу, держа высоту порядка восьмисот футов. По правую руку открылось море, и кажется — нет, не кажется, точно, оно было синее и очень красивое, особенно там, где накатывалось на песок и превращалось в толстую белую полосу, уходящую на запад и на восток, насколько хватал глаз. Наверное, мы перелетели над Черинг-Кросс и пролетели двадцать одну милю, куда было приказано, но в этом я не уверен. Помню, что где-то начались неприятности, дела пошли худо, и мы в какой-то момент повернули назад. Самое скверное, что я летел слишком низко, чтобы выпрыгнуть. С этого момента мои воспоминания делаются непрерывными. Я и сейчас вижу, как самолёт клюнул носом, я посмотрел вниз и увидал одинокий куст верблюжьей колючки. Рядом лежали камни. Трава, камни и песок вдруг отделились от земли и прыгнули прямо на меня. Как сейчас вижу это.
Затем новый провал, может быть на секунду, может на полминуты, не знаю. Пожалуй, всё-таки коротко, не больше секунды, и вот я слышу: «П-пуф-ф!» — загорелся бак на правом крыле, и тут же: «П-пуф-ф!» — левый бак загорелся. Мне это не показалось чем-то особо важным. Я чувствовал себя отлично, сидел спокойно. Очень хотелось спать. Глаза потеряли способность видеть, но и это было не важно. Всё шло прекрасно, нормально, пока я не почувствовал жар в ногах. Сперва ощущалось приятное тепло, но почти тотчас же оно обратилось в жгучий, опаляющий жар, боль в обеих ногах.
Жар был неприятен. Не более. Он мне не нравился, поэтому я убрал ноги под кресло и стал ждать, что будет дальше. По-видимому, нарушилась телеграфная связь между телом и мозгом. Она начала работать со сбоями или чересчур медленно информировала мозг о происходящем. Новые инструкции поступали тоже с задержкой. Отправленная наконец депеша гласила: «Здесь внизу очень жарко. Подписано: Левая Нога, Правая Нога». Долгое молчание. Мозг обдумывал ситуацию.
Читать дальше