Геннадий Прашкевич - Костры миров (сборник)

Фал, захлестнутый за сухой, но мощный, как якорь, корень давно умершей пинии, полетел вниз. Я удивился: обрыв не превышал пятнадцати метров, в отделе снабжения я получил двадцатиметровый коней фала, но здесь почему-то фал завис в метре от берега.

— Не может быть, — удивился я.

— Всякое бывает, — подбодрил меня Сказкин.

Его вдруг сильно увлекли вопящие над кальдерой чайки. Он даже отошел от меня в сторону.

— Он что, усох, этот фал?

— Жара, начальник.

— Отрезал кусок? — я ухватил Серпа Ивановича за покатое плечо. — Агафону отдал? За сухофрукты?

— Какие сухофрукты, начальник? Гречку кто ел?

— Гречку, черт тебя возьми! — шипел я, как змей. — Я тебе покажу гречку!

— Не для себя, начальник! Аля нас с тобой!

— Ладно, организм, — отпустил я, наконец, Сказкина. — В лагере разберемся.

И, проверив фал на прочность, погрозил Сказкину кулаком:

— Не вздумай смыться, как тот медведь! Если бросишь меня в кальдере, разыщу и на том свете!

Не будь узлов, предусмотрительно навязанных мною на каждом метре фала, я сжег бы себе ладони. Но фал пружинил и держал. Перед глазами маячила, закрывая весь мир, мрачная базальтовая стена, вдруг ослепительно вспыхивали вкрапленные в коренную породу кристаллики плагиоклазов, а далеко вверху, над каменным козырьком обрыва, укоризненно покачивалась голова Сказкина в кепке, закрывающей полнеба.

— А говорил, к пяти вернемся! — крикнул Сказкин, когда я завис над берегом.

— И есть хочется! — укорил он меня, когда я уже нащупал под ногой какой-то валун-опору.

— Полундра! — отчаянно завопил он, когда я уже коснулся тверди.

Оступившись, я выпустил из рук фал, и меня шумно поволокло, понесло вниз по осыпи, лицом к водам кальдеры.

И я увидел!

Из пронзительных вод, стоявших низко, как в неполном стакане, из их призрачных студенистых пластов, искривленных преломлением, прямо на меня восходило нечто чудовищное, грозное, одновременно бледное, как студень, и жирно отсвечивающее, как нефть или антрацит.

Ухватиться за фал я просто не успевал.

Да и успей я за него ухватиться, это было бы бесполезно — чудовищно зубастая пасть, посаженная на гибкую змеиную шею, запросто бы сняла меня даже с трехметровой высоты!

Я вскрикнул и бросился бежать по берегу, огибая кальдеру, при этом замечая почему-то, что и камни, и вода одинаково золотисты, одинаково светлы от невысокого уже солнца.

Лоция Охотского моря. Успех не показывают. Островок Уиисанли. Загадки океана. Счастливчик Гарвей. Мужчины, русалки, краббены. Профессор из Ленинграда. Ночная клятва. К вопросу о большом риске. Гимн Великому Змею. «Где ты нахватался седых волос?»

Островок Камень-Лев высотой 162, 4 м находится в 1 миле к северу от мыса Кабара. Издали он напоминает фигуру лежащего льва. Берега островка очень крутые. На южной оконечности островка имеется остроконечная скала. В проходе между островком Камень-Лев и мысом Кабара лежит группа скал, простирающаяся от островка к мысу на 6 кбт. Самая высокая из скал приметна белой вершиной. В проходе между этой скалой и мысом Кабара глубина достигает 2, 7 м.

Успех не доказывают.

Успех — он всегда успех.

Походил ли я на человека, которому здорово повезло, на прушника, как сказал бы Сказкин, не знаю, но мысль, что мы с Серпом Ивановичем воочию увидели легендарного Морского Змея, обдавала мое сердце торжественным холодком.

Великий Морской Змей, воспетый моряками, авантюристами, поэтами, путешественниками!

Его называли Краббеном.

Его называли Горвеном.

В некоторых морях он был известен как Анкетроль.

Его наделяли, и весьма щедро, пилообразным спинным гребнем — чтобы легче дробить шпангоуты кораблей, мощным хвостом — чтобы такой хвост мог одним ударом перешибить самую толстую мачту, огромной пастью — чтобы в такую пасть мог запросто войти самый тучный кок любого линейного корабля, наконец, злобным гипнотическим взглядом — чтобы такой взгляд низводил к ничтожеству волю самого мужественного экипажа!

С океана на океан, обгоняя международную морзянку возбужденных маркони, несутся слухи о Краббене. «Круг зубов его — ужас, — написано о нем в „Книге Иова“. — Крепкие чешуи его — великолепие. Они скреплены как бы твердой печатью, одна к другой прилегают так плотно, что и воздух не проходит меж ними». Сегодня он в пене и брызгах восстает, как Левиафан, из пучин Тихого, завтра его горбы распугивают акул в Атлантике. Однако далеко не каждому человеку удается увидеть Краббена, далеко не каждому является он на глаза. Фавориты Краббена — это, как правило, священники, рыбаки, морские офицеры всех рангов, ну, иногда случайные пассажиры. Задавать им вопрос, верят ли они в существование такого необычного существа, — это все равно что спрашивать, верят ли они в существование трески или угря. Только никогда почему-то Морской Змей не всплывает под взглядами атеистов или океанографов.