Геннадий Емельянов - Истины на камне

— Хорошее заклинание, брат мой, оно их напугает. Они не знают такого заклинания.

Не похоже, чтобы они напугались; воины опять потрясли копьями, толпа зароптала, а тощий старик распластал руки, точно Христос, прибитый гвоздями к кресту, и закричал пронзительно. Это была, наверно, песня войны или что-нибудь в этом духе. «Лингвист» не смог перевести текст, Скала, же опять вознамерился пасть на колени.

— Смелее, брат мой и воитель, бог не выдаст — свинья не съест, как говаривали наши славные предки.

— Он произнес заклинание первой ступени!

— И что оно значит?

— Ты погибнешь! Я — тоже.

— Еще не хватало — погибнуть! — Признаюсь, сердце мое слегка дрогнуло, чем черт не шутит — противник есть противник и грех его недооценивать. Но за моей спиной моя Земля. Я силен, здоров, реакция моя без изъянов. Вес мой — двести килограммов. Я могу отступить разве что перед взбешенным слоном, никто другой мне не страшен. У меня есть нож, есть копье, я не потребую помощи от гондолы такова моя твердая воля.

— Я жду! Где ваш воин?

— Он здесь!

Наконец-то я увидел своего противника, он прятался в яме среди старцев и выскочил оттуда, как пробка из бутылки. Это был дюжий малый и, похоже, другой расы: кожа его была светлей, чем у деревенских, голова — котлом и широкое лицо свирепо расписано. На шее богатыря болталось ожерелье из корней какого-то растения, в правой руке он держал шишковатую палицу. Я сразу определил, что этот малый, несмотря на свирепый вид, ребенок передо мной, он слаб и медлителен, вдобавок боится меня.

— Не трогай ожерелье! — шепнул Скала. — Оно ядовито.

Сквозь ярко-зеленую с черным раскраску глядели на меня незлые карие глаза.

— Старик, что будет с вашим удальцом, если он будет повержен?

— Мы прогоним его прочь!

Что ж, приемлемо.

Воин шел на меня сторожко и пыхтел, наливаясь яростью. Так он обучен устрашать. По всем правилам у меня сейчас должны затрястись поджилки, но я смеялся и ласково манил удальца к себе. Жест дразнил его, он отвел правое плечо, и палица со свистом полетела в мою голову, я перехватил ее в воздухе и запустил с озорной силой в сторону деревни, она промчалась над головами изумленной галерки и ударилась о столб, державший маковицу с дозорными и Пророком. Столб качнулся, из маковицы кто-то вывалился, слышно ударившись о листья стены. Наступила мертвая тишина.

— Эй, подайте парню оружие! — приказал я.

Супротивнику моему принесли копье, и оно, перехваченное на лету, ударилось о столб вскользь, отскочило прочь с гулом и воткнулось в песок, покачиваясь. Публика застонала, старики ужали в яму свои лысые головы. Одним прыжком одолел я метры, разделяющие нас, схватил удальца за ноги, согнул дугой, побежал с ношей в сторону ямы, остановился на ее краю, заметив мимоходом, что почтенная элита лежит на дне пластом. Я пробежал по твердым, как доски, спинам и посадил задом славного рыцаря на яйцо киня. Не посадил, а воткнул. Скорлупа лопнула, лицо мое окропило липкой жижей, следом со змеиным шипением ударил в нос такой гнилой дух, что я еле устоял на ногах и, стараясь дышать реже, кинулся назад быстрее лани. «Яйцо-то тухлое!»

Скала на взгорке дрыгался, будто его поставили на красные уголья — он торжествовал, пил полным горлом сладкое вино победы, но пил он его недолго: как только до брата моего докатился дух тухлого яйца, он захлопнул рот со звуком, какой издает камень, упавший в воду, изумленно глянул на меня и с раздирающим сердце воем кинулся в сторону танкетки, отбрасывая ногами струйки песка. На его шее болтался «лингвист». «Расколотит аппарат! — загоревал я. Обязательно ведь расколотит!»

— Эй, попридержись, дорогой!

Скала не слышал меня и скрылся в кустах. Я пересилил себя и досмотрел происходящее до конца.

Корзина шевелилась, будто живая, и упала в яму, оттуда тараканами поползли старики, народ у деревни смело единым махом — зрители рекой втекли в ворота, листья на стенах возделись и упали на перекладины, городище опять закрылось шапкой, готовое стойко встретить бедствие. Старики шевелили острыми лопатками — ползли домой, втыкаясь головами в Отраву, чтобы отдышаться; малое время спустя из яйца вылез облепленный скорлупой силач. Невезучему молодцу суждена была горькая доля изгоя. Он спотыкаясь поплелся куда глаза глядят, наобум позор народа, его бесславье. Я показал страдальцу путь к реке;

— Тебе срочно надобно отмыться, уважаемый!

Силач вдруг остановился и робко оскалился: давай, мол, если хочешь, сразимся еще? Я, сглатывая тошноту, тумаками погнал этого недотепу к воде и приказал танкетке поспешать за нами.