Дэвид Зинделл - Война в небесах

— Этот Путь Рингесса, который ты создал, — мощнейшая религия, — сказал он, повернувшись к Бардо. — Поистине шайда-религия. Многие хотели бы отменить ее, если б могли.

— Я бы хотел того же. Все Содружество ввязалось в эту проклятую войну, чтобы отменить Путь Рингесса.

— А что, если отменить его невозможно?

— Можно хотя бы помешать его распространению.

Данло, грустно улыбаясь, покачал головой.

— Можно убить людей, но не их веру. Не их мечту. Теперь, когда Мэллори Рингесс вернулся, рингизм станет еще сильнее.

— Что же нам делать, Паренек? Многие все еще готовы убивать, лишь бы истребить рингизм на корню.

— Придется самому Мэллори Рингессу разрушить эту религию, — улыбнулся Данло. — Мы это сделаем, Бардо. Ты, я, братья Гур — все, кто входил когда-то в Каллию. Все, кто мечтает о рингизме, каким он мог бы быть — и каким он еще, возможно, станет.

— Каким же это?

Каждый мужчина и каждая женщина — это звезда, вспомнил Данло слова Ханумана. И таких звезд сто триллионов в одной только нашей галактике.

— Странно, — сияя глазами, сказал он, — но из этой войны еще выйдет нечто благословенное, халла. Мы используем рингизм для создания новой человеческой расы.

И Данло рассказал Бардо о своей мечте пробудить человечество для его истинных возможностей, об огромном количестве мужчин, женщин и ясноглазых детей, которые станут наконец тем, для чего родились. Новый рингизм, сказал он, оправдает чаяния божков, желавших выйти за пределы своих “Я”, и в то же время успокоит тех, кто боялся, что люди перестанут быть людьми, и сражался против рингизма.

— Отец был все-таки прав. Тайна заключена в Старшей Эдде.

— Что же это за тайна?

— Все тайны вселенной. Тайна того, как стать наконец настоящими людьми. Как победить Кремниевого Бога и выиграть войну поважнее этой.

Бардо снова надул щеки, поднялся и подошел к Данло.

— Я вспомнил Старшую Эдду глубже кого бы то ни было, — сказал он, постучав себя по лбу. — Кроме, конечно, вас с Хануманом. И никаких трансцендентальных тайн в этой хваленой наследственной памяти не нашел.

— Это не наследственная память, Бардо.

— Что же это в таком случае?

Память обо всем заложена во всем, вспомнил Данло, и ничего не может быть утрачено.

— Настоящая Старшая Эдда, Единая Память — это вселенская память. Память самой вселенной. Сознательное развитие вселенной, первопричина ее бытия. Мы — только это благословенное сознание, не больше и не меньше. Мы свет внутри света, который составляет атомы наших тел. Мы огонь, клубящийся в глубине звезд и оживляющий все сущее.

— Опять ты в мистику ударился, Паренек.

— Есть вещи, о которых можно говорить только так.

— Ну а я к мистике всегда относился с подозрением. — Бардо перевел взгляд на затянувшие окно морозные узоры. — Выходит, нам надо стать вкушающими лотос? Одурманить себя видениями бесконечного? Пить каллу и тонуть в Единой Памяти? Ну уж нет — не тот это путь, по которому следует идти человечеству.

— Я не говорил, что нам всем надо непременно пить каллу. Нужно только вспомнить, кто мы на самом деле. Это путь к нашей судьбе, и ведет он через Единую Память. Через нее и внутрь нее, в самую глубину жизни.

— Что я всегда любил в тебе, Паренек, — это не твои мистические экстазы, а твой редкостный дар к жизни.

Данло с улыбкой наклонил голову.

— А я всегда любил тебя за то, что из всех известных мне людей ты самый что ни на есть настоящий человек.

Бардо сдвинул брови, пытаясь понять, издевается над ним Данло или снова говорит загадками.

Каждый мужчина и каждая женщина — это звезда. Хануман сказал это на Огненном катке перед стотысячной толпой народа. А учение фравашийских Старых Отцов гласит, что каждый человек должен быть зеркалом, отражающим все самое лучшее, что есть в других людях. Данло, глядя на Бардо глазами безмятежными, как спокойное море, указал ему на купол, за которым вставало солнце.

— Тат твам аси. Ты есть то, Бардо. Каждый мужчина и каждая женщина — это звезда, и ты сияешь ярче всех.

— Ты правда так думаешь? — Бардо, прищурясь, посмотрел на солнце. — Были времена, когда и я думал почти то же самое. Но правда есть правда. Когда я думаю о высоком или открываю в мультиплексе новое окно, я бог. Но когда у меня в брюхе урчит от голода или я хочу женщину, я такой же кобель, как всякий другой мужик.

Да, да, да.

Данло улыбнулся Бардо, и что-то открылось между ними — как будто море, вдруг стало прозрачным до самых глубин, явив взору свою потаенную синеву. Глаза Данло, как окна вели Бардо сквозь сверкающие воды души к тайному огню, горящему в глубине океана. И то, что увидел Бардо в Данло (а может быть, и в себе самом), наполнило и его глаза ярким, великолепным светом.