Александр Беляев - Продавец воздуха. Чудесное око (сборник)

– В настоящее время – полулаборант-полусторож, – с печальной усмешкой ответил Кар.

– Вы были хорошо знакомы с Бласко Хургесом?

– Хорошо ли я был знаком! – воскликнул Кар, и его рыжие ресницы заморгали. – Я был ближайшим помощником Хургеса. Хургес! Это великий изобретатель. Великий ум, великое сердце! Вот в этой комнате, у этого стола мы проработали с ним двенадцать лет. Много дней и… много ночей.

Азорес не был бы опытным корреспондентом, если бы не попытался выведать у Кара все, что касалось Хургеса. Кар охотно отвечал, и Азорес узнал больше, чем ожидал.

Отец Хургеса, Соломон Хургес, был польским евреем. В свое время он эмигрировал в Соединенные Штаты, но там ему не повезло, и он перебрался в Южную Америку. Именно здесь, в Буэнос-Айресе, у него была мастерская по ремонту автомобилей, велосипедов, мотоциклов. Жуан Хургес помогал отцу, а когда отец умер, устроился на большой завод и там включился в революционную борьбу. Старшему его брату, Бласко Хургесу, удалось получить высшее техническое образование, и он работал в исследовательской лаборатории электрической компании, бывшей филиалом нью-йоркской. Его очень ценили. Он дал фирме много замечательных изобретений, внедрил экономичные лампы, а когда было налажено производство радиоприемников, сконструировал очень удачный тип любительского гетеродинного радиоприемника.

– Но душу свою он не продал фирме, – многозначительно промолвил Кар.

– Что вы хотите этим сказать? Хургес был коммунист?

– Он мыслил, как коммунист, – ответил Кар. – Вот и все, что я могу сказать. Он жил очень дружно со своим братом. Однажды при мне Бласко сказал Жуану: «Мы идем к одной цели, но разными путями, и, наверное, нам выгоднее реже видеться друг с другом, чтобы твоя «революционная популярность» не накликала подозрений и на меня, на «нашу революционную работу». – И он указал на меня. Да, на меня, – с гордостью повторил Кар. – Ибо мы трудились вместе, у нас не было секретов.

– И что же это за «революционная работа»?

– Революция в области науки и техники, которая призвана послужить революции пролетарской, – ответил Кар. – Мы изобретатели. Само собой, изобретал Бласко, а я помогал ему. Ах, у него была подлинно Эдисонова голова! Со времени Октябрьской революции Бласко жил мыслью о Стране Советов. Он трудился для нее и мечтал приехать туда не с пустыми руками. О, он готовил богатый подарок! И вот, когда… Ах, Бласко, Бласко!.. Такой осторожный даже в мелочах и… Почему ты не послушал меня?.. – Красные веки с рыжими ресницами снова задрожали, заморгали, словно Кар собирался заплакать.

Азорес догадывался, что здесь кроется великая тайна.

– А что это за изобретение, над которым вы трудились?

– Это изобретение… – Глаза Кара вспыхнули огнем вдохновения, однако он погасил этот огонь, быстро подошел к двери, приоткрыл ее, выглянул в пустой коридор и, оставив дверь полуоткрытой – так слышнее приближение шагов, – возвратился на место, сел возле Азореса и прошептал: – Камень мудрости. – Кар затаил дыхание и беззвучно рассмеялся.

«Не сошел ли с ума этот чудак?» – подумал Азорес. Но тот продолжал:

– Да, философский камень. Мечта алхимиков о превращении элементов. А по-современному – снаряд для расщепления атомного ядра. Переворот! Новая эпоха в химии, в истории человечества!

В увлечении он всплеснул сухими ручками и усмехнулся. Азорес отшатнулся к спинке стула и несколько секунд молча смотрел на Кара.

– Да, да, да, – пламенно зашептал Кар, выдерживая взгляд Азореса. – Не мечта, не проблема, не гипотеза, а факт. Вот здесь, вот на этом самом столе, мы завершили последние опыты. Вот здесь, на этом месте, стоял аппарат – новейшая «пушка» для бомбардировки атомного ядра. И что она творила! Какие чудеса превращения вещей делала она на наших глазах!

– И где этот аппарат? – спросил Азорес, чувствуя, что у него холодеет спина и бегут мурашки по телу.

– Нигде. – Кар тяжело вздохнул. – Такие вещи нельзя было брать с собой. Безопаснее возить их в голове. Но разве голову нельзя погубить в дороге? Хургес располагал большими деньгами и почти все их истратил на исследования. А на последние купил билет на лучший, казалось, безопаснейший пароход – пароход миллиардеров, как его звали в обеих Америках, – «Левиафан». Но нет такого корабля, который не мог бы затонуть… Хургес принял все меры предосторожности. Свои расчеты, формулы, выкладки – одним словом, весь «экстракт» своего наизнаменитейшего открытия он изготовил в двух экземплярах: один – на бумаге, он хранился у него в широком поясе…