Вл. Гаков: Другое небо (сборник)

Такая фантастика генетически хранит связь с двумя великими легендами, ее породившими: легендой о Прометее и легендой о Фаусте. Здесь не просто лежащий на поверхности пафос героического похода за знаниями. Обе легенды напоминают нам и о цене, которую за обретенное знание пришлось заплатить.

Оба предания заново прочитали в XX веке, и можно сказать, что во всех лучших образцах современной фантастики мы всегда обнаружим их следы. А первым значительным произведением, в котором трагическая двойственность прогресса проявилась с особой художественной силой, был роман Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей» (1818). Многие авторитетные критики называют его вообще первым произведением научной фантастики — в нашем нынешнем понимании этой литературы. Но меня совсем не удивляет, что одновременно Мэри Шелли написала и первое серьезное произведение, к которому применимо определение «фантастика о религии».

Действительно, «фантастика о религии» родилась вместе с фантастикой вообще. Ведь трагедию Виктора Франкенштейна, как и трагедию созданного им монстра, слишком узко было бы трактовать лишь как проблему человека и робота. Религиозная составляющая романа слишком существенна, чтобы ее можно было безболезненно удалить из его художественной ткани. Это не деталь, не штрих, не проходной эпизод, а, наоборот, главная проблема романа. И восходит она не только к мифологии античности (на что указывает подзаголовок), но и к центральной драме всех, видимо, без исключения религий: как только некто Высший во Вселенной (конкретное имя бога в данном случае не важно) создал разумное существо — он тотчас же ввел в мир своего соперника…

Конечно, ситуация, когда человек примеряет себе нимб Создателя (к более частному приложению — проблеме человека и робота в научной фантастике — мы еще вернемся), означает переворот в представлениях, взрыв, ломку старой системы мироздания и все что угодно. Безболезненно такой переворот не проходит. С ним может сравниться, пожалуй, еще один популярный мотив научной фантастики, имеющий прямое отношение к теме разговора.

Этот «второй мотив» — внезапное открытие иллюзорности окружающего. Когда мир, мыслившийся реально существующим, вдруг оказывается кем-то ловко спроектированной иллюзией, подделкой, форменным надувательством. Жуткой игрой, которую ведут с «субъектом», о том и не подозревавшим.

И если игра в Творца живого, кроме проблем, приносит все же какое-то удовлетворение, то «концептуальный переворот», о котором сейчас речь, несет один, говоря современным языком, дискомфорт.

Внезапно открывшийся реальный мир может оказаться намного богаче, ярче и интереснее унылой, хотя и тепло-уютной скорлупы иллюзии, но он скорее всего окажется намного менее спокойным…

Советский читатель, к счастью, знаком с наиболее известными примерами на эту тему — к счастью, потому что это избавляет от длинных пересказов. Напомню лишь о четырех произведениях. Это классические рассказы Айзека Азимова «Приход ночи» и Теодора Старджона «Бог микрокосмоса», вышедшие в один год — 1941-й, более поздняя новелла Фредерика Пола «Туннель под миром» (1955) и, наконец, совсем недавний роман англичанина Кристофера Приста «Опрокинутый мир» (1976), название которого в контексте нашего разговора звучит простотаки программно.

О чем идет речь в этих произведениях? Об обитателях далекой планеты, чье светило входит в богатое звездное скопление; и редчайший в том мире природный феномен — ночь, наступающая один раз в тысячелетие, — приводит к общепланетному шоку! О микроскопических, искусственно выведенных существах, в процессе собственной эволюции развивших разум настолько, чтобы прийти к «концепции Создателя». И еще об одном «маленьком человеке», случайно открывшем, что он — всего лишь экспериментальный робот, созданный могущественной корпорацией для изучения реакции публики на промышленную и иную рекламу. А вместе с указанными персонажами переживают шок обитатели странного Города на колесах, созданного фантазией Кристофера Приста; пленники многолетней иллюзии, исказившей их жизнь и в буквальном смысле (поэтому мне представляется более удачным перевод названия такой: «Мир, вывернутый наизнанку»), они в растерянности озираются подобно тому чудаку на средневековой гравюре…

Не оставит читателя равнодушным — причем, вне зависимости от того, верующий он или нет, — и душевная драма другой группы научно-фантастических персонажей. Речь на сей раз идет о пастырях, отправившихся нести слово божье на небеса — не в религиозном понимании этого слова, а на «небеса» буквальные: в космос.