Геннадий Тарасов - Призрачный мой дом

Он обвел пальцем по кругу, поочередно указывая на всех находящихся в зале.

– Львович, ты все-таки как-то не очень… Не драматизируй раньше времени.

– А зачем юлить и самих себя обманывать? Легче-то от этого не станет. Те ребята, которые это дело раскручивают, вопросы поставят правильно, будьте уверены. И прямо в лоб. Каждому. А отвечать придется каждому за себя. Поэтому, я считаю, между собой нам лучше все говорить, как есть, называя вещи своими именами. Операция эта, как мне представляется, готовилась тщательно, вне всякого сомнения, и, я уверен, без определенного слива информации здесь не обошлось. Не мог кто-то посторонний, человек с улицы, все равно, что с другой планеты, это обстряпать. Ну, сами посмотрите, все на тонкого прошло, по ниточке, по лезвию бритвы. Ни на полминуты раньше, ни секундой позже. Знали досконально что, где и когда.

– Знали, за чем шли…

– Именно!

– И что же это значит? Договаривайте, раз уж начали.

– А ничего хорошего для нас. Это означает, что здесь, среди нас находится, или – осторожно, чтоб не нагнетать – может находиться предатель. Враг. Как минимум – пособник. Сам не участвовал физически, это тоже понятно, но посодействовал в планировании, сто процентов. Чем смог, тем и помог. Я так считаю.

– То есть, ты хочешь сказать, что кто-то из нас… Ну, и кого же ты подозреваешь?

– А никого! У нас же у всех алиби, мы вместе все на собрании были. Ситуация такова, что должен подозревать каждого. И я подозреваю, честно признаюсь, всех – кроме себя самого. Лишь про себя единственного я знаю все, себе доверяю полностью и поэтому могу сказать, даже гарантировать, что к этому делу не причастен. Чист я! За Владимира Лукьяновича еще могу поручиться, начальника нашего. Вам я верю, как себе, а вот про других – не знаю…

Подтверждая свои слова жестом, Дукшта-Дукшица поднял руки открытыми ладонями перед собой, – будто индульгенцию продемонстрировал.

– Какой вы, Захарий Львович, благожелательный, однако, приятно с вами общаться, ей Богу! Проблема в том, что ровно то же самое каждый из присутствующих может сказать про себя, – возразил ему Лукьяныч. – И про вас, кстати, тоже.

– Это верно, – согласился Дукшта-Дукшица. – Но кто-то один обязательно солжет.

– Возможно, возможно… Как же, по-вашему, события будут развиваться дальше? Ваш прогноз…

– Боюсь, что ждут нас трудные времена. И камеры слежения здесь точно повесят, как вы, Владимир Лукьянович, и предсказывали, вот увидите, дойдет и до этого. Сначала нас, а потом – камеры. А если кто-то переживет события и к тому времени еще останется здесь, и вообще, тот попадет на пленку. В кино, в историю. А я лично, как Дахно сказал, поеду на медведей охотиться, в тундру. А то и в Особый Легион. Плевать…

– Да ладно тебе! Не занимайся фанфаронством, молодежь смущаешь.

– Почему фанфаронство? Нет, правда. Вы же знаете, что мне кроме охоты ничего больше не надо. До пенсии немного осталось, продержусь, я думаю. В тундре к ней еще и проценты набегут…

Помолчали, все словно примеривались к будущим трудностям, которые предрек Захарий Львович. Прервал паузу снова полковник.

– Соглашусь тут с подполковником Дукшта-Дукшицей, – сказал Раужев, – времена нам действительно предстоят тяжелые. Мы ведь, что греха таить, совсем не воспринимали всерьез, как должно, эту странную войну, которая происходит где-то далеко от нас, за тысячу километров, не считали ее за войну. А что, ведь мы в глубоком тылу, по сути, и повседневная жизнь наша практически никак не изменилась. Танцы вон, в ГДО, чуть ли не каждый день, правда, Таганцев?

– А при чем Таганцев? Чуть что, сразу Таганцев…

– Ни при чем, я вообще, к слову. Вон, Хакопныш такой же.

– Все мы тут такие…

– Правильно. Но я о другом сейчас. Я о том, что мы не воюем, а ходим на службу, получаем денежное довольствие, копим выслугу лет. Да, борта улетают на задание, и мы управляем ими на расстоянии, но до сих пор у нас, здесь, не случалось потерь, все наши возвращались обратно, и мы привыкли к этому везению, и решили, что так будет всегда. Но сегодня, друзья, война заглянула прямо к нам, противник показал себя, проявил, и я думаю, что это еще не все. Продолжение – какое-нибудь – последует, мы его еще увидим. Это коснется не только нашей с вами службы. Думаю, все теперь изменится. Жизнь в целом перевернется. Изменения уже произошли, мы их пока не ощущаем, но они есть. Скоро все преобразится кардинально, мир станет совсем другим, как прежде, до войны, уже не будет. То, с чем мы там боремся, воюем, что прет к нам из дыры посреди Маральских гор, затолкать обратно – как пасту в тюбик – не получится. Даже если сейчас все прекратится – что-то да останется. Последствия останутся. Мы знаем уже, что это есть, что это возможно – и это знание меняет все. И нас, и жизнь…