Алексей Заборовский - Вахта

– Здорова, мужики!

– И тебе привет, – холодно холодным ледяным тоном сказал Миша. Он был антиподом Вовки: худой, высокий, с глубокими морщинами на лице. В свои сорок два он выглядел почти стариком.

Последние пять лет мечтал достроить дачу и очень рассчитывал занять место старшего механика звена. Но тут появился я, и целые полтора года, как ему кажется, занимаю его место. Он терпел и старался быть правильным подчиненным, но всегда было чувство, что готов взорваться, особенно в первое время. Сейчас же после пары залетов и доброй взбучки, устроенной мной ему в темных тоннелях завода, он свой пыл поумерил.

Над его фингалом тогда смеялась вся смена. В тот заезд ему приклеилось прозвище “пират”. Но ничего, зато теперь ведет себя по – человечески.

Вовка достал пачку сигарет, мы взяли по одной и закурили, он продолжил.

– Мужики, может, бахнем чего покрепче? Ну так, немного для храбрости.

– Ты с ума сошел, предлагая такое в присутствии начальника звена! – Казалось, Мишка выпрыгнет из своих длинных штанов и лопнет от злости. Мы же с Вовкой только посмеялись.

– Конечно бахнем, только давай сначала проходную пройдем. Много взяли? Кудряш?

– Четыре литра чистого.

– Пират…э… Миша?

– Три литра водки и два коньяка.

– Не густо, но с «голоду» не помрем. Приплюсуем сюда моих шесть – и вполне. Ладно, оболтусы, пойдем, а то опоздаем.

Мы медленно поплелись на завод. Первая проходная была больше для вида, там сидела женщина в возрасте, которая не проявляла к нам никакого интереса. Она только и делала, что здоровалась. С такой охранной хоть целый трамвай утащи, только и услышишь вслед: «До свидания, хороших выходных». Чего ей не сидится дома! Хотя, это риторический вопрос. С нашей пенсией будешь работать, пока не вынесут вперед ногами.

На территории поток людей разделился на два неравных ручейка: один, что поменьше, направился во второй корпус, мы же с основной массой – в четвертый.

В свое время для быстрой отправки персонала выкопали два тоннеля, которые вели на одну станцию. Под четвертым цехом был вход, а под седьмым выход. Мы редко встречали сменщиков. Бывало, конечно, что кто-то оставался не на двадцать дней, а на все сорок, вот тогда и знакомились.

Внутри цеха сначала попадаешь на первое КПП. Тут мы сдаем телефоны, планшеты и прочие гаджеты, способные делать фото. Дальше – второй пост, где уже производят досмотр.

Охранник открыл сумку, всем своим видом показывая, что все знает. Он даже достал одну пачку сока и начал ее крутить в руках. Видимо, хотел, чтобы нам было стыдно. Но нам было абсолютно похрену. Куда мы идем без алкоголя ну ни как. И он тоже это понимал, но был обязан разыграть этот спектакль. Он еще немного повертел пачку в руках, опустил ее к себе на стол и сказал, что это налог. Вот сука, увел целый литр спирта! Да, чтоб он тебе комом стал! Чтобы он у тебя в желудке застрял, сволочь!

Он же был доволен собой, улыбался во весь рот. Вот попался бы ты мне внизу, быстро бы зубы по высчитывал. Забирать у честных работяг святое, каких же гадом нужно быть. Знал бы ты, какие проклятия я мысленно отпускаю в твой адрес. Спасибо, что ограбил только меня, а не все звено. Хотя он понимал, что выпотрошив каждого, тут же получил бы по своей наглой физиономии. За нами – вся смена, за ним – только два лба, которых волна народного негодования смела бы, и не заметив.

Центральная лестница спускалась под землю на пятьдесят метров и выходила на небольшую платформу. На ней стоял старый советский поезд, выкрашенный в красный цвет, с большой потертой надписью вдоль вагона «Мир! Труд! Май!». Нетронутый призрак эпохи. Платформа уже была забита рабочими.

– Получается, мы последние, – констатировал очевидный факт Володя.

– Так даже лучше. Сядем в последний вагон, там спокойней. Гляди, может, удастся даже выпить, а то Миша своим кислым лицом убивает весь настрой на работу.

– Я поэтому и кислый, что на сухую веду с вами беседу.

– Ничего, потерпи немного, смочим мы тебя верно, Вовка?

– Так точно.

Пока двери в вагоны были закрыты, платформа гудела от шума голосов, которые слились в бесконечное жужжание. Все здоровались, рассказывали, как прошла выходная двадцатка. Во время въезда всегда так. На выезде же в основном стоит тишина. Есть в этом месте какая-то неведомая сила, которая вытягивает из тебя человека. И ты буквально ненавидишь весь мир и рожи вокруг, а еще через двадцать дней роднее этих лиц для тебя ничего и нет.