Иван Муравьёв - Люди загадочных профессий (сборник)

Сказать, что я был ошеломлён – это не сказать ничего. Как будто небо рухнуло мне на голову. Как будто изо всех красок мира пропал оранжевый цвет или в небе исчезла луна. Я сидел на подоконнике и пытался взять себя в руки, но спокойствие не приходило. Что произошло в мире, пока я спал? Как случилось так, что часть его просто исчезла? Кто-то её выключил, мы живём в Матрице? Или… или что-то произошло со мной. Ложные воспоминания, бред? Я бросил взгляд на стол, сплошь покрытый исчерканными листами бумаги, из них на дюжине были неумелые наброски листьев, почек и надписей всяческими шрифтами «КАПРЮШОН». Ну да, типичное логово шизофреника. Не хватает еще обклеить вот этим стены и опутать красными нитками на булавках, как в тупых голливудских фильмах… Впервые с того дня, когда умерла матушка, захотелось напиться, вдрызг, до бессознания.

Хорошо, что я не пьяница. Хорошо, что есть телефон, на который мой единственный друг всегда отвечает.

Через три часа я сидел на веранде его дома в Мэзон-Лафит. Хозяин восседал в пластиковом кресле напротив, с сигарой в одной руке и стаканом (да, именно так!) арманьяка в другой, причём стакан был практически скрыт в его могучем кулаке. Мне, как существу более тонкого строя (как с усмешкой объяснил Пьер) был налит бокал Шато Латюр: вина, совсем негодного для пьянки. Его полагалось греть в ладонях, вдыхать аромат, любоваться на игру солнечных лучей в бокале, изредка бережно смакуя по глотку. Впрочем, к тому времени меня уже грели изнутри два бокала Шато О Брион, тоже дара щедрого хозяина, и все правила и условности казались глуповатыми и суетными. Остро хотелось ясности и правды. Возможно, поэтому я решился – и рассказал Пьеру события вчерашнего и сегодняшнего дня. Он выслушал мой бред сумасшедшего, не перебивая, только изредко качая своей большой головой. Потом взглянул на меня серьёзно и пронзительно, как никогда до того, и сказал котротко, по-русски:

– Zabej!

– Прости, что?

– Я сказал, забей! Выброси из головы, забудь навсегда. Так понятно?

– Ничего мне не понятно!

Я выхлебал бокал единим глотком и едва удержался, чтобы не шваркнуть о стену. Встал: во мне плескались алкоголь и ярость.

– Я не понимаю, что стряслось. Я не понимаю, что дальше. Я! В конце-концов! Чёрт меня подери!! Не понимаю!!! Почему ты явно что-то знаешь об этом!! Об этом, обо всём! И не говоришь!!!

– Хорошо! – он отставил свой стакан на перила веранды – Я скажу. Предупреждаю, начну издалека.

Пьер начал свой рассказ. Нет, я, конечно, знал, что он когда-то был молод, учился, был по-юношески уверен в собственной правоте, но действительность, в его изложении, смотрелась куда интереснее. Оказывается, он хотел посвятить жизнь истории, учился на каком-то престижном курсе, а после института остался на кафедре. Летом он, сначала с профессурой, потом и самостоятельно, со студентами, ездил на раскопки, куда-то в степи, я не запомнил. И вот однажды обнаружил город. Ну, как сказать, город не город, но неизвестное доселе греческое поселение. Даже название было на найденной тут же табличке: Боспор Эсхатос. Первые же раскопки принесли богатый материал, на кафедре его встретил если не фурор, то радостное оживление, а научный руководитель сразу же предложил ему написать статью, которая, как он понял, может лечь в основу для диссертации.

– И вот, представляешь, – продолжал он – написал я статью. Сноски, иллюстрации, все дела. Три раза перепечатывал, это ж сейчас везде компьютеры, а мы тогда по старинке, на машинке. Принёс её шефу, формально на редакцию, но на самом деле – так, похвастаться. Он её принял, читает, и что-то мне выражение его лица всё меньше и меньше нравится. Даже не дочитал, бросил на стол, смотрит на меня, будто я ему lichinku otlozhil, и багровеет. Я этак вежливо спрашиваю, в чём, собственно, дело? А он в ответ понёс. Что всех на кафедре dostali мои бесконечные жалобы. Что он никогда не даст мне разрешения на раскопки в этих степях. Что мистификация в форме статьи тут тоже ne prokatit, и ему плевать, сколько я на это (и тут моя статья полетела в окно) потратил времени. Что разговор на эту тему был у меня последний, а если меня не устраивает – skatertju doroga! Вот так вот. Он орёт, а я стою как оплёванный и не понимаю, за что вдруг такой разнос и откуда вообще взялся этот горький катаклизм. Статью откровенно жаль, но еще больше – обида, гнев, и, да, растерянность. Я даже переубеждать шефа не стал, откланялся только – и к себе в закуток, был у меня на кафедре. А там как бы по-прежнему, по местам, только всё, относящееся к Боспору, исчезло напрочь. Я – в архив, требую журнал, мы после раскопок туда сдавали – а меня на смех. «Иди», говорят – «Проспись!» И оказывается, что я этим летом не выезжал никуда. «Работал с документами» на кафедре, как мне же и сказали.