Женя Крич: Баллада о Новом Утесе

Я не пью, значит, это не белая горячка. Не курю, значит, это не паленая трава с черного рынка. Я вообще ничем не злоупотребляю, кроме разве что служебного положения, да и то по мелочам. Ах да, я же попал. Стал, можно сказать, жертвой попаданской графомафии. Встречу щелкопера-садиста, устроившего мне это приключение, – набью ему морду.

К мясу птицы сиу должна прилагаться железная челюсть, чтоб его разжевать, и, желательно, желудок со стальным эпителием, чтобы его переварить. Мерзкая на вид крылатая тварь оказалась такой же мерзкой на вкус. Зажевав этот апофеоз кулинарного кошмара снегом, я погрузился в созерцание странного пейзажа, напоминающего картины технократического постапокалипсиса, когда гусеничные тракторы устроили заговор против своих создателей, уничтожили их всех до единого, после чего выстроились в шеренгу и организованно отправились в ад, вход в который открывался прямо здесь, за снежным холмом.

Хайра с благоговением смотрел на вереницу бесконечных машин, двигающихся по неизменной траектории от одного котлована к другому. Техника была самой разнообразной: от безобидных на вид сельскохозяйственных комбайнов до гусеничных вездеходов, напоминающих боевой танк «Меркава» с суперсекретной броней, устройство которой до сих пор остается военной тайной. Некоторые машины представляли собой настоящее чудо техники, но самым удивительным было то, что двигались они сами по себе, видимо будучи запрограммированными на определенный маршрут.

– А ты сможешь? – охрипшим голосом спросил Хайра.

– Попытаюсь. Я ж все-таки не какой-то там засрак.

– Засрак – это то же, что засранец?

Вот ведь нашел время для филологических экзерсисов.

– Засранец, Хайра, – это ты. А засрак – это заслуженный работник культуры. Дело в том, что в свое время я оканчивал не культпросвет, как мои сотрудники, а Дальневосточную Академию Путей Сообщения, Железку, то бишь. Так что руки, а, главное, мозги у меня находятся там, где положено.

Хайра, конечно же, не понял ничего, но посмотрел на меня с таким благоговением, что мне сделалось неловко.

Что у машин внутри, я представлял по чертежам, выкраденным у стражников. Оставалось запрыгнуть в одну из них на ходу и при этом не убиться. Благо ползли они медленно. Ну что ж, сейчас посмотрим, не зря ли государство платило за мое образование.

– О, лучезарный носитель грозной стрелы, твой слуга под самым седалищем Великого и Могучего утеса, сверкающего боя с ногой на небе, живущего, пока не исчезнут машины…

– Молчи, мракобес, питающийся падалью. Слушать тебя тошно. – Великий повелитель поднялся с трона, и первый придворный летописец рухнул на колени, прижавшись лбом к холодному полу.

Тотчас к нему подбежал носитель копья из рода седых равнин и это самое копье нацелил летописцу в довольно упитанный бок.

– Отставить, – устало произнес венценосец.

Носитель копья сморщил лоб, словно стараясь постичь непостижимое и странное, затем недоумевающе посмотрел на повелителя.

– Я говорю, пошли вон отсюда. Все.

Первый придворный летописец, не разгибаясь и не поднимая глаз, прошмыгнул мимо трона, по дороге отхватив щедрый подзатыльник от стражника.

«Да, и пусть уберут эту чертову голову», – хотел добавить повелитель, но промолчал.

Повелитель, взяв в руку вымазанное чернилами перо птицы сиу, склонился над хрустящим пергаментом с последним вариантом «Баллады о Новом Утесе».

Халтурщики. Дармоеды. Бездари. Графоманы хреновы. Все приходится увековечивать и летописировать самому. А седалище Великого и Могучего тоже ведь не железное. Повелитель тяжело опустился на трон.

Это я, я был повелителем, Могучим Утесом, лучезарным, венценосным, освободившим Вселенную от тяжкого гнета и подарившим жаждущим справедливости вечное благо. Вот уже второй цикл я озарял, лучезарствовал и венценосил на нерушимом престоле сверкающего боя.

Забравшись внутрь огромного броневика, мы с Хайрой перевернули страницы темного прошлого этого мира, начав тем самым главу светлого будущего.

Я был уверен, что, увидев нас, носители копий разбегутся в паническом страхе, а несчастные рабы получат, наконец, возможность желать странного и не быть за это сосланными на верную смерть под колесами машин. Но все вышло иначе. Стража действительно обратилась в бегство. Стоя на броневике, я произнес пламенную речь о свободе, равенстве и нормированном рабочем дне. Я едва увернулся, когда в меня полетело кем-то брошенное копье. Хайра, прежде чем я успел его остановить, начал двигать какие-то рычаги, и мир утонул в грохоте, сквозь который доносились обрывки слов: