Хюберт Лампо - Дорога воспоминаний. Сборник научно-фантастических произведений

Художественная бедность? Да, если сравнивать с образцами обычной прозы, характерами, выписанными со всеми нюансами, противоречиями и сложностями. По сравнению с ними образ учёного в рассказе «Ночная погоня» типичная маска характера, а не сам характер.

Однако у тех же классиков, особенно в рассказах, мы находим образы совсем иного рода. Таков, например, унтер Пришибеев у Чехова. Тоже ведь маска! «Не толпись, разойдись, не велено, тащить и не пущать» — вот и все краски… А какой образ!

Этим я отнюдь не хочу сказать, что мастерство датского фантаста равноценно мастерству Чехова. Речь о другом. О том, что образ может быть создан разными средствами и его «масочность» далеко не всегда недостаток. Есть два типа образов, два способа их создания, они в принципе равноценны. Об этом стоит упомянуть потому, что фантастика тяготеет именно к образам-маскам. Особенно научная.

В сборнике это бросается в глаза. Представлено свыше десяти стран, около двадцати авторов, есть маститые, есть малоизвестные, одни рассказы, что типично для любого сборника, получше, другие послабей, почерк писателей иногда разительно несхож, а вот образы — одного ряда.

Это не случайно. Герои фантастических произведений чаще всего действуют в ином пространстве-времени, чем персонажи; допустим, «семейного романа». В научной фантастике, уж таково поле её тематики, гораздо выше степень условности, куда меньше бытовых реалий. Поэтому способ, каким создан тот же Безухов, здесь, как правило, не работает, не может работать — вне зависимости от степени таланта. Зато на редкость пригоден тот способ, каким создан, к примеру, гоголевский Плюшкин. Тоже ведь «маска»!

Разумеется, нет правил без исключений, но такова тенденция. При разговоре о достоинствах и недостатках научной фантастики её нельзя не учитывать.

Представленные в сборниках рассказы европейских фантастов объединяет ещё одно — гуманизм. Дальнейшее развёртывание научно-технического прогресса при неизменности условий «западного образа жизни» ни у кого не вызывает восторга. Скорей тревогу. Я уж не говорю о едкой социальной сатире Эрманно Либенци «Автозавры». Но вот, скажем, «Патент Симпсона» Примо Леви. В рассказе есть мечта, есть завораживающая воображение идея союза и дружбы с живой природой, а чем всё кончается? Достижение тотчас используют торговцы наркотиками…

Так поблекли и осыпались недавно ещё характерные для западной фантастики технократические иллюзии, упования, что научно-технический прогресс сам по себе всё разрешит и улучшит, мир. Да, киберы будут, но подумаем лучше о человеке!

И фантасты Европы думают. Используют магический кристалл художественной фантазии, чтобы лучше понять настоящее и разглядеть туманные дали грядущего. От десятилетия к десятилетию растёт удельный вес фантастики в литературе, всё шире её популярность, всё больше произведений.

Уж очень актуально то, о чём она пишет.

Меня зовут Марк Бронкхорст. Я преподаю историю. Доцент. Закоренелый холостяк. И вовсе не склонен к авантюрам. Хотя, с другой стороны, что за жизнь без приключений?

Почему именно мне была доверена эта тайна, не знаю, ведь такая ноша не по плечу даже людям с более твёрдым характером. Как бы то ни было, непреодолимая сила побуждает меня доверить рассказ бумаге. Преданный гласности, он не может не найти живого отклика. И если только его не сочтут праздной выдумкой, он доставит мне немало хлопот. Но приступим к делу.

Сомневаюсь, чтобы отец Кристиан дотянул до пасхи. Боюсь, что не ошибаюсь. И, как мне кажется, он сам молча разделяет мои опасения, хотя о своей близкой смерти ничего не говорит. Присущее ему чувство юмора, очевидно, не может примириться с романтическим представлением о тайнах, которые уносят с собой в гроб. Он же сделал свой выбор. И даже неумолимо надвигающаяся тень смерти не в силах заставить его отступиться. Я дал слово сохранить его тайну.

— Нет, дорогой Марк, не клянись, — отвечал он. — Ведь должен же я кому-то довериться. Даже аббату на исповеди я рассказал не всe.

Я его понимаю. Психический перелом произошёл в нём под влиянием панического страха перед оглаской, страха, граничившего с отчаянием. Скрывшись в монастыре траппистов, он смог сохранить свою страшную тайну, так как устав ордена предусматривал полное молчание.

— Представляешь себе, — сказал он с усталой улыбкой, — нашу прессу, столь падкую до сенсаций. Газеты и журналы не дали бы мне умереть спокойно. Мои соотечественники наверняка не отказались бы от такой лакомой добычи. Жадной толпой они примчались бы сюда из-за океана, до зубов вооружённые теле и кинокамерами, магнитофонами, фотоаппаратами. А я не из тех, кто согласен быть орудием чуда. С меня довольно и того, что двадцать веков назад кучка оголтелых провозгласила пророком какого-то нищего и это на многие века изменило лицо мира. Роль пророка, желающего вновь изменить мир, мне не по силам, но когда я уйду из жизни, ты волен сделать так, как сочтёшь нужным.