Владимир Немцов: Осколок солнца. Повесть

Поминутно оглядываясь, Тимофей шел впереди и часто останавливался, пока пугливый Димка с ним не поравняется.

Мать Багрецова, по специальности детский врач, объясняла его боязливость сильным нервным потрясением, оставшимся с детства. А в остальном он — самый «обыкновенный мальчик», пожалуй только чересчур впечатлительный.

Бабкин многое прощал другу. И вспыльчивость, и эту самую «впечатлительность», и неорганизованность, и частую необдуманность поступков, подсказанных сердцем, а не умом. Все прощал, кроме трусости.

А у Димки она выражалась довольно странно. Боялся он лягушек, ужей, темноты; на кладбище ни за что не пошел бы ночью. Но все утверждали, что Димка смелый. Он всегда отстаивал свою правоту, мог прямо в глаза высказать человеку все, что о нем думает. Выступая на комсомольском собрании, уже заранее знал, сколько у него появится недоброжелателей. Мог в открытую сцепиться с любым — упрямый, задиристый.

Короче говоря, Димка не боялся людей, хоть и не раз получал тумаки от тех, кто посильнее. Секретарь комсомольского бюро Костя Пирожников — заносчивый малый с чиновными замашками (и откуда они взялись у юнца — уму непостижимо!) — страшно не любил Багрецова. Уж больно с ним много хлопот. Все идет, как нужно: тихо, спокойно, и вдруг на очередном собрании взрывается фугаска Багрецова.

— Леность и застой творческой мысли! — потрясает он кулаками. — Молодежь не растет… В отделе за целый год ни одного рационализаторского предложения… Комсомольское бюро самоустранилось от главнейшей своей задачи — помощи производству. В лабораториях нет жизни! Тихая заводь. Болото!

Дело доходит до комитета, потом до райкома. «Всыпают» обоим: и секретарю Пирожникову за развал работы и Багрецову за «болото». Повежливее надо выбирать слова, старшие обижаются, а кроме того, незачем обобщать…

«Беда с ним, да и только», — оглядываясь на друга, думает Бабкин. Но тут же вспоминает, что многие любят Багрецова. Если бы не частые командировки, то его непременно выбрали бы в бюро. Димкина смелость и прямота многим нравились. Лишь Пирожников называл его «индивидуалистом» и «задавакой». Чепуха явная. Димка общительный, по-детски восторженный. Он всюду ищет новых знакомых.

И в то же время не было у него настоящих друзей, кроме Бабкина. Слишком многое он вкладывал в понятие «друг», не разбрасывался привязанностями. Ведь тысяча друзей — значит ни одного! Этого же принципа придерживался и Бабкин, но лишь потому, что считал себя человеком малоинтересным. К таким в друзья не напрашиваются. Взять хотя бы внешность. Самая заурядная, ни красы в ней, ни радости. Это, конечно, полбеды, в артисты он итти не собирался, а для техника или инженера смазливость абсолютно ни к чему. Взять Димку. Он идет спокойненько, а девчонки оглядываются, шушукаются. Прямо не знаешь, куда глаза девать. (Чего же тут приятного? Чему же тут завидовать?

Бабкина удручало иное. Вот если бы ему Димкин язык. А то ведь совсем говорить не умеет. На собраниях отмалчивается. С места, куда ни шло, еще может пикнуть, а на трибуну вылезти — ноги отнимаются. Стеша и то подсмеивается (от нее он ничего не скрывал).

Как-то давно на собрании пришлось рассказывать свою биографию. Выдвигали его кандидатуру в состав комсомольского комитета. Ребята тогда еще плохо знали Бабкина и захотели познакомиться. Знакомство не состоялось. Выйдя на трибуну, он начал бормотать что-то невнятное, краснел, бледнел до тех пор, пока, сжалившись, кто-то не крикнул:

— Ясно!

И другие поддержали:

— Понятно!

Хорошо, что Димка выступил с отводом — в командировках, мол, вместе бываем, когда же Бабкин будет работать, а мертвые души нам не нужны. Если бы не этот довод, остался бы в списке, и в конце концов — два голоса «за», остальные против. Позор.

Несмотря на разность характеров, дружба Багрецова и Бабкина была крепкой, выдержала немало испытаний. С нею считался даже начальник отдела, стараясь посылать техников в командировки всегда вместе. В этом случае они как бы дополняли друг друга, и работа шла успешнее.

Иной раз Бабкин подтрунивал над Димкой: трусишка! «А ты? А ты? — наскакивал на него Димка. — Своих же ребят боишься!»

Бабкин замолкал, не желая распространяться на эту тему. Неужели Димка не понимает, что здесь не трусость, а смущение?

Сейчас, шагая по странному зеркальному полю, он с горечью и скрытым раздражением смотрел, как Димка — здоровый, долговязый парень — пугливо озирается, еле-еле переступает ногами, будто вот-вот провалится под лед. И надо же было так случиться, что не в дремучей тайге, не в пустынных степях, даже не в здешних песках, а на зеркальном поле, созданном руками человека, вдруг оказалось длиннохвостое чудовище, точно оно вынырнуло из глубины веков.