Владимир Немцов - Осколок солнца. Повесть

Больше ничего не мог придумать Кучинский, — воображения недоставало. Да это и понятно. На привычных ему вечеринках с танцами под радиолу все ссоры объяснялись просто: неудачный флирт, мелкая ревность, грязная сплетня. Других поводов и не было. Мелкие дела, мелкие интересы, не люди, а инфузории. Багрецов однажды назвал Жорку «говорящей амебой». Этой амебы Кучинский ему до смерти не простит.

— Плохо твое дело, старик, — оказал он комически унылым голосом и по привычке уперся в стол животом. — Никакого аппетита. Вот и Лидия Николаевна не пришла, тоже аппетит пропал. От жары, что ли?

Вадим бросил ложку.

— Что ты от меня хочешь?

— Ничего. Кактус ты, а не ребенок. Весь в колючках, дотронуться нельзя.

— Вот и не трогай.

— Ладно, старик, поостерегусь. А что я оказал? Лидию Николаевну вспомнил. Марусенька тоже ее вспоминает. Правда?

Сидевшая за соседним столиком Маша вздрогнула и потупилась. Неужели Лидия Николаевна рассказала не только Багрецову, но и этому болтуну? Вот уж не ожидала. А Кучинский, не зная истинной причины ее волнения, приписал это своей проницательности. Значит, он прав: Марусенька приревновала.

Лениво покачиваясь, он сказал, обращаясь к Багрецову:

— Жалко мне тебя, старик. За двумя зайцами погонишься…

— Пошляк! — в ярости вскрикнул Вадим, вскочил и неосторожно опрокинул тарелку. — Амеба! Да я не знаю, что с тобой сделаю!

Он подступил к Жорке, сжимая кулаки, а тот, втягивая голову в плечи, пятился назад и бормотал:

— Ну, ты не очень… не очень. Пошутить нельзя…

Стоя в дверях, Курбатов и Лида молча наблюдали эту сцену. Жорка их заметил первым, что придало ему бодрости, и он приосанился.

— Выпей воды, старик. Надоели мне твои фокусы.

Курбатов подозвал к себе Багрецова.

— Придется вас откомандировать. Не вижу другого выхода.

Опустив голову, стоял перед ним Вадим и бездумно смотрел, как из-под стола выползал мутный ручеек пролитого супа.

— Павел Иванович, простите его. — Бабкин разводил руками, искал слова и не находил их. — Не понимаю, что с ним такое… Жара, климат… Не знаю.

— Тем более, — сухо прервал его Курбатов. — Один справитесь.

Лиде было до слез жаль Багрецова, но, вспомнив вчерашнюю историю и ее последствия (сейчас только она получила выговор от Курбатова за небрежное хранение лабораторных записей), не могла найти в себе силы вступиться за Вадима.

— Мне очень неудобно, Павел Иванович. — Жора смущенно прикрыл глаза длинными ресницами. — Но я тоже за него прошу. Шуток человек не понимает. Вот и получается, бухнешь иной раз, не подумавши, а он — на дыбы. Вы меня простите, пожалуйста…

Роль благородного друга Кучинскому удалась в совершенстве. Лида ему улыбалась, Бабкин просветлел лицом, Маша взглянула на него восторженно, и даже у Павла Ивановича на губах показалась добродушная усмешка. Но Жора переборщил и все испортил.

— Мы с ним давнишние друзья, — сказал он, обнимая Вадима. — И отныне будем жить в мире.

Багрецов с отвращением сбросил его руку.

— Никогда. Ты мне чужой… И не только мне, а всем честным людям. Жаль, что не все понимают это.

— Оставьте его, — приказал Курбатов, когда Бабкин бросился к Вадиму. — Он сам ничего не понимает.

Эта сцена возмутила Павла Ивановича. В своем упрямстве мальчишка далеко зашел. Все ему нипочем. Но гневный искренний его порыв заставил Павла Ивановича задуматься. Так ли уж он прав, когда упрекал Багрецова в клевете? Вряд ли он мог так искусно играть в принципиальность. Если бы старался скрыть свои нечестные поступки, то вел бы себя иначе, а не лез на рожон. Подлые дела обычно прячутся в темноте, а Багрецов либо чересчур наивен, либо ни на что подобное не способен.

В столовой остались Курбатов и Лида. За другим столом — Кучинский с обиженной миной. Он обратился с каким-то вопросом к Павлу Ивановичу, но тот ответил односложно, из чего Жора понял, что начальник не оценил как следует его благородный порыв в защиту Багрецова. Это вызывало тревогу. А вдруг Нюрка призналась во всем, или ее застала Михайличенко, когда та выписывала формулы. Во рту сразу пересохло.

Кучинский наскоро выпил чай и пошел в аккумуляторную. Надо все узнать. Дождавшись, когда Маша понесла аккумуляторы в лабораторию, он приоткрыл дверь. Нюра сидела за столом и что-то отмечала в журнале. Услышав шаги, она подняла испуганные глаза, в которых Жора прочел самое страшное, чего так опасался. Пряча волнение, он стал расспрашивать. Убедившись, что Нюра его не выдала, посоветовал: если вновь зайдет разговор о тетради, ссылаться на ревность, на любовь и ни в коем случае не открывать истинную причину.