В. Бирюк - Урбанизатор

Да мне глубоко плевать! На: кто что про меня подумает! Абсолютно на всех!

Мда… кроме моих людей.

И дело не только в том, что я живу в том, что они мне построили, ем, что они мне сварили, что я и жив, только благодаря им… А в том, что в них — частицы моей души, меня самого.

«Себя я люблю больше своей жизни».

Так я принял мари из рода лося.

Дальше «пошёл храповик». С «зацепом» как у плащеносной акулы — 28 рядов зубов на каждой челюсти.

Прежде всего, мой имидж в сознании местных чуть изменился. Взамен непонятной, смертельной опасности, абсолютного разрушителя и истребителя, «психа русского», «чумы двуногой» — появился оттенок вменяемости, договороспособности. С чумой договориться можно? А вот со «Зверем Лютым»…

Вместо «Страшный и Ужасный» — «Ужасный, но Разумный». Это уже оставляет место для надежды на взаимопонимание и взаимную выгоду.

Связываться с таким — крайнее средство, последнее дело. Но, выбирая из голодной смерти и «Зверя Лютого»… — есть из чего выбирать.

Ещё важнее, что укрепилось представление моих людей обо мне. И — о самих себе.

«Воевода Всеволжский — всех убогих принимает».

Да! Это правда! Я об этом говорил всем и каждому, каждый день, начиная с Янина! И мои люди уверовали в это. В то, что они, вместе со мной делают доброе, полезное, благое дело. Не — кусок хлеба зарабатывают, не — «лягушонка плешивого» терпят — строят форпост царства божьего в краях диких. Не все, не такими словами, не в каждую минуту, но… Хоть на мгновение, засыпая в своих зимницах после очередного трудового дня, вдруг в голове мелькнёт:

— А не худо мы нынче… уелбантурили. Богородице на радость.

«Воевода — святой человек — всякому страждущему даёт корм и кров. И мы ему в том — верные помощники».

Кто святой?! Я?!!!

Да! Даю — всякому! Но…

Я-то предполагал — сперва Пердуновские, потом — муромские, рязанские, владимирские… Потихоньку, одинокие здоровые мужчины… А кто ещё попрётся за тридевять земель «лучшей доли» искать?! Обычный перекос демографии эмигрантов-переселенцев — в разы! Мужчин поколениями много больше! Я же об этом думал, даже какие-то меры предпринимал, чтобы этот перекос как-то смягчить…

«Куда сбываются мечты?».

Только я от похода отмылся, отогрелся, в себя пришёл. Сижу у Звяги, одну хрень интересную изобретаем… Вы себе угловатые шпангоуты представляете? А с рогами?

Тут кричат:

— Господин Воевода! К тебе посла притащили! Не желаешь глянуть? Или его сразу…?

Посол: тощий, грязный, замёрзший молодой парень. Где-то я его видел?

Падает на колени, вскидывает руки над головой и чего-то лепечет. Я вижу, что у него сползают рукава. А на запястьях — … факеншит! Это ж браслеты от моих наручников! Откуда?! Я ж никому пока… Да ещё в таком безобразно-грязном состоянии. И — с перебитой цепочкой между ними.

— Постой-ка. Ты из тех мещеряков, которые по осени моих рыбаков имали?

— Нет-нет-нет! Да-да-да… ы-ы-ы-ы…

Был осенью такой эпизод. Местные охотники-мещера лазали за Окой, схватили моих дурней, которые там в озеро полезли рыбу ловить. Потом от них пришло посольство. Которое вызвало у меня отчётливую ассоциацию с криминальным наездом. Я рефлексов не сдержал, мы их всех поубивали.

Не всех. Вот этого парня — единственного оставили живым. И послали гонцом к прочим мещерским селениям. С вязкой отрезанных ушей на шее. Помнится, я тогда предлагал ему идти ко мне в службу. А он — ни тпру, ни ну. Настолько испугался, что слов вообще не понимал.

Парню повезло: он был первым из «гонцов с ожерельями». Ему подвижность конечностей ограничили наручниками. Потом-то использовали более дешёвые и более… необратимые методы. А этот… цепку-то перебили. Может жить и трудиться нормально. Или он хочет, чтобы я ему сами браслеты снял? Или виру за убиенных пришёл требовать? Или что?

Парень по-русски говорит… понятно. Да, он пошёл, отнёс моё «наглядное пособие по мытью ушей». Весь мещерский народ «дружно как один» вознегодовал, возбудился, ополчился… Но тут некоторые роды решили уйти за Клязьму, другие — под власть суздальских бояр, у третьих вдруг рыба на нерест пошла, белка откочёвывать взялась…

Посёлок в той стычке потерял почти всех боеспособных мужчин. Которые, одновременно, и трудоспособные. Запасов на зиму толком не сделали. Часть людей разбежалась по родственникам в других родах, часть — стала умирать. Наконец, когда к середине зимы стало совсем невмоготу, односельчане, точнее — односельчанки, насели на парня: