В. Бирюк - Урбанизатор

— Это всё ты! Это из-за тебя! Давай! Спасай нас!

Просто потому что он — единственный выживший из того, неудачно наскочившего на меня, рыболовного отряда. И единственный, относительно взрослый, мужчина в селении.

Нормальный женский подход — взвалить вину «за всё» на мужчину. Но зазвучал и конструктив:

— Идём к Зверю Лютому! Он это наворотил — пусть он и расхлёбывает!

Как это гордо, смело и… и глупо.

На самом деле, всё несколько неодназначнее. Да, голод снизил их страх, сбил их ужас передо мной. Но до них доходили и здешние новости. Что «Зверь Лютый» «плохих» — побил, «хорошим» — помог, что он вовсе не «чума двуногая», а очень даже марийский землевладелец, уровня тиште.

Главное — на Стрелке живут люди. Нет, конечно, не люди — русские, чужаки. Но… едят хлеб, а не младенцев разных соседних племён. Есть шанс. А здесь шанса нет — только сдохнуть.

— И вот, Господин Воевода, люди моего рода и других мещерских родов пришли к тебе. Они стоят на той стороне Оки, в лесу, они умирают от голода и холода, и молят тебя о милости. Пусть ты будешь нашим господином, а мы твоими рабами. Смилуйся над нами, Господине.

Логика пришедших людей… несколько детская. «Ты всё испортил! Вот теперь и исправляй!». По сути — несколько непривычная для меня форма привычного требования возмещения нанесённого ущерба.

Просто нанесённый ущерб — очень большой. А грядущий — ещё больше. Общая смерть.

«Хоть зарежь! Но сделай что-нибудь!».

Как в одесском трамвае:

«Мужчина! Вы на мне уже двадцать минут лежите и ничего не делаете! Ну, делайте хоть что-нибудь!»

Если сильно вывернуть мозги… и посмотреть на ситуацию с другой стороны… через плечо и с изнанки… Ну, типа, да.

Для меня это… ещё не катастрофа. Но очень близко. Вместо исполнения разумного, размеренного, сбалансированного плана действий — я получаю «стипл-чез по минному полю». Вместо заселения Стрелки своими, приученными к порядку, преимущественно грамотными, русскоязычными, относительно понятными и предсказуемыми людьми — я имею… нищенствующий табор. Из иноязычных туземцев. Которые не только моих порядков — слов не понимают. Которые не обладают, почти полностью, необходимыми мне в моих производствах, навыками.

И — катастрофическая демография. Вместо семей молодых, преимущественно, людей, вместо большой доли трудоспособного населения, я получаю… «детское отделение тубдиспансера хочет кушать».

В приблизительных цифрах: средняя крестьянская семья в «Святой Руси» — 10 человек. 3 работника на 7 иждивенцев. В Пердуновке, из-за большой доли новосёлов и молодожёнов — 5. Соотношение: 2 к 3. У нормальных туземцев — 7. При 3 к 4. А здесь… На десяток пришедших мещеряков — 1 гожая баба, 1 — старуха, 1 — калека или больная. И — 7 детей!

Мать вашу, попандопулы! Почему никто не рассказывает о толпах голодных, обовшивевших, больных детей и калек, которые «девятым валом» накатывают на всякое сколько-нибудь чистое и сытое место?! На ваше место! Вы же себе-то делаете хорошо?! Чисто, сытно, безопасно… И толпы людей приходят к вашему порогу. Накорми или убей.

Почему никто не описывает, как это выглядит?! Как выглядит толпа… они же даже людьми не выглядят! Стая ползущих на четвереньках, ковыляющих, переваливающихся, согбённых… в… это не одежда — это… Лохмотья? Тряпьё? Какие-то… ошмётки. Когда ни на ком нет ни одной целой вещи! Обрывки, лоскуты, прорехи… Если есть армяк, то на спине прореха. Из которой торчат… клочья. Если рукав — полу-оторванный. Всё, что на ногах… опоки? Если лапоть — из него торчит палец в портянке, если сапог — на каждом шагу отваливается подошва. И одежда и обувь — подвязаны верёвочками, какими-то… шнурочками, тесёмочками… Всё это болтается, развязывается, сползает… По всему этому ползают вши. Переползают. Ищут место потеплее. Зарываются в эту… в эти одеяния. И непрерывный вой. На разные скулящие голоса. То громче, то чуть тише. То вдруг взрывается истошным тонким детским визгом. «Мамку потерял». Или — она его обронила. А под этими… лохмотьями, под драными грязными платками изредка появляются лица. Маленькие, с кулачок. Уже с морщинами. Бледные. До синевы. До кровеносных сосудов под истончившейся кожей. С замёрзшими на лице слезами, слюнями и соплями. С совершенно отупевшими глазами. Или ещё хуже: жадными, ищущими, «сосущими». Хоть — что, но — есть. Жрать, лопать, трескать. Не — кушать. Сможет — украдёт. И — съест. Встанешь на пути — зарежет. И — съест. Голод сильно меняет людей. Даже привычных к регулярным голодовкам лесовиков. Или — именно по тому, что привычных? Каждый из них видел, как умирали от голода их родственники и соседи. Но вот эти — выжили.