Владимир Колотенко - Верю, чтобы познать

Вдруг пропал свет, я даже не почувствовал боли. Когда я пришел в себя, он сидел рядом на корточках и больно хлестал ладонью по моим щекам. Я попытался защититься рукой, он сказал:

- Как ты сюда попал?

Голова была ясной, светлой, но я молчал. Запиликал телефон. Он вытащил его из моего кармана и протянул мне:

- Держи.

Не могу передать, как я был рад этому «держи». Можно все в себе изменить, приукрасить, исправить, забыть, но не голос, я узнал бы этот сухой баритон среди тысяч других. «Держи». Так мог сказать только Юрка. Это нетвердое «р» и такое жужжащее, безжалостное «ж»!

- До чего же мир тесен! - произнес он и улыбнулся.

Не менее рад я был и Аниному звонку.

- Что у тебя?

- Эврика! - крикнул я.

- Ты его и вправду нашел?

- Я перезвоню, - сказал я.

Я лежал на холодных камнях, они сильно давили в бок, и это было единственное неудобство. Я пытался осознать происходящее, голова, как сказано, была ясной, но мыслей было так много, что я не знал, за какую ухватиться. Я почувствовал, как его сильные пальцы мягко вытащили из моей ладони мобилку, и я опять услышал знакомые нотки его голоса:

- Алло, алло...

- Затем он, видимо, слушал.

- Ань, ты что ли?..

Мне удалось приподнять веки и посмотреть в его сторону. Ясно, что он будет удивлен, узнав Анин голос. Но нет, на его лице не было ничего такого, что свидетельствовало бы об удивлении, оно хранило абсолютное спокойствие и, казалось, полное безразличие к происходящему. Он только подмигнул мне и продолжал говорить в трубку:

- Да, мы тут с ним спорим о жизни... как всегда, ты же помнишь?..

Теперь я ясно видел его, это был он - Юрка! Хитрый прищур черных глаз (я заметил даже гусиные лапки), кончик языка, облизывающий время от времени верхнюю губу, более глубокие носогубные складки... И, конечно, его ухмылка, его едва снисходительная всепрощающая и всепонимающая улыбка, я бы сказал улыбка мудреца, которая, если не отталкивала, то многим была не по вкусу. Эти крупные зубы, немного скошенный и как бы вдавленный чуточку внутрь левый резец, и эти ямочки на щеках, эти девичьи ямочки, когда он улыбался... Если бы не эти резцы, не эти клыки и премоляры, его улыбка могла бы соперничать с улыбкой Джоконды.

- ...ты не поверишь, - продолжал он, - но это правда.

Я сидел и с интересом рассматривал его, да, все, теперь все выдавало в этом с виду спокойном, уверенном в себе и я бы даже сказал самодовольном супермене того, нашего Юру, абсолютно все. Я его узнавал. Он, конечно же, возмужал и немного изменил свою внешность. Что-то было в его облике незнакомое, чужое. Видимо, в том появилась потребность, но, на мой взгляд, вся эта мимикрия не была очень удачной. Если бы я стал придираться, то нашел бы тысячу зацепок. Раз уж ты стал маскироваться, раскудрил волосы, нацепил усики, изменил свой, так сказать, имидж и лоск, мог бы довериться и хорошему дантисту. Мне не очень нравилась и небрежная небритость его щек, и лунки ногтей, и т.д., и т.п., множество деталей одежды, которой наш Юра так любил щеголять.

Я снова прислушался.

- Еще нет, но, надеюсь, скоро увидимся, - сказал он и протянул мне трубку.

Я еще раз пообещал Ане перезвонить.

- Ты нашел и ее? - спросил он.

Зачем ты так трахнул меня по голове?- набросился я на него.

Юра улыбнулся и сказал:

- Pauvre diable... (Бедняга... - фр.). Ты не поверишь, но мне так захотелось...

Ты же знал, что это я?

- Ты совсем не изменился, разве что рот...

- Ты что не видел, что я, что я...

- Видел. Не слепой...

И в тот же миг я уверовал: это - он!

Он смотрел на меня сквозь холодно блестевшие притемненные стекла, прочно упакованные в массивную роговую оправу и дружелюбно улыбался. Мы по-прежнему сидели рядом на холодных камнях.

- Прости, - сказал он, - прости, дорогой, но я не мог сдержать себя от такого удовольствия. Proh pudor! (О стыд! - лат.).

- Ты же мог, - я пытался шутить, - убить почти дважды нобелевского лауреата.

- Proh pudor! - повторил Юра.

- А как это звучит по-японски? - спросил я и попытался улыбнуться.

- По-японски, - привычно ответил он, - это не звучит.

Секунду-другую мы улыбались, рассматривая друг друга, и молчали.

- Да сними ты свои чертовы очки! Я не вижу твоих глаз!

Я сделал движение рукой, чтобы сорвать с него очки, но он ловко перехватил мою руку.

- Дважды, трижды и даже четырежды, если ты еще помнишь, бывают только герои Советского Союза или социалистического труда, - сказал он, крепко сжимая мое запястье, - прости, пожалуйста, еще раз.