Сергей Волков - Великое Лихо

Корч усмехнулся про себя. Вот она, старость. Чуть не каждый день теперь вспоминает он родные родские леса, родичей, родовичей и дальнюю родню свою. Вспоминает по-арски, и долго, очень долго вытаскивает из глубин памяти родные, родские слова.

Сколько же лет он прожил тут, в дне пути от Перевала Скелетов? По-родски Корч и сосчитать бы не смог - там ("Там! Вот опять! Там, они, у них... А сам-то тоже - оттуда!"), у родов, счет годам велся по летам, прожитым вожами всех родских племен. Умирал один вож - время менялось, и начиналось сызнова. И лишь самые мудрые волхвы помнили, сколько у родов было вожей, и могли счесть время, что роды прожили на этой земле.

Ары вели другой счет, отмеряя его от того дня, когда Великий Бо, бог сущего и не сущего, сотворил этот мир и аров в нем, а год считали не по лету, а по обороту солнца от весны до весны. Арскими годами Корч жил тут уже шесть раз по десятку, а по-родски - три десятины нынешнего вожа, Бора Крепкой Руки...

Корч не спеша вернулся во двор своего Дома, привычно окинул взором навес с сеном для скота, сарай, стойла, и сам Дом, из серого арского камня, под высокой корьевой крышей. Узкие окна-щели, с распахнутыми по летнему времени дубовыми ставнями, широкие двери с бронзовыми накладками, коновязь для спешных путников, каменное корыто-поилец - для лошадей, без которых человек медленен и слаб в пути.

Еще во дворе был колодезь - обложенное камнем устье, дубовый ворот, и крыша на четырех столбах, увенчанная деревянной личиной богини Ва, покровительницы вод.

В дальнем углу двора, у сараев, высился каменный идол Яра, светлого солнечного бога, помогающего всему живому. Идол был богато украшен ленточками, кожаными и меховыми ремнями, амулетами и оберегами, что вешали на него путники - чтобы защитил и помог в дороге.

Из Дома выскочила вагаска Ваят, жена младшего сына Корча, Птаха, выплеснула грязную воду из мытого чана, улыбнулась свекру и поспешила к колодезю - за свежей водой.

Дом просыпался - скрипели под ногами родни половицы, хлопали двери, гремела посуда. С заднего двора до слуха Корча долетел стук топора - кто-то из внуков, не иначе как старший, Выёк, взялся за рубку дров на весь долгий летний день.

Дров надо много - и воды согреть, чтобы было чем гостям-путникам смыть дорожную грязь и пыль, и похлебку сварить в большом медном котле, а потом ещё подогревать её весь день, дабы путники всегда могли горячего похлебать. И мясо жарить надо, и взвары готовить, и камни греть, чтобы потом, ночью, грели они комнаты гостей и родичей.

Прислушиваясь к стуку топора, Корч улыбнулся - старается Выёк, не за страх, за совесть. Со временем добрый хозяин из него выйдет...

А вот отца Выйка, белоголового Стахна, своего старшего сына, Корч не уберег. Да и то сказать - не по силам никому это было. Слишком гордым, слишком своенравным рос сын. Все - попрек, все - не так, как отец, словно видел он в Корче не батю родного, а врага...

Стахн сгинул в Черном лесу много лет назад, и никто не знает, какая судьба его постигла - угодил ли он в полон к берам, и пожрали его эти осквернители людских законов, или нежить лесная полакомилась человеческой душой.

Когда не вернулся Стахн, сильно горевал Корч - любил он непокорного сына, любил больше двух других сыновей, жалел и злился на себя за то, что не смог найти слова нужного, чтобы вразумить кровиночку...

Корч тряхнул головой, отгоняя печальные мысли. Человеку долго печалится негоже - печаль, она не сама приходит, её рогатый злыдень-иг нагоняет, и чуть поддашься, тут же криворожие михи с махами придут, под руки толкать станут, глаза отводить от дел, мешать, злить и ярить. А когда взъяриться человек без дела, тут-то анчута-поганец душу его и приберет к себе, чтобы на блюде, сплетенном из полос задубевшей человечьей кожи преподнести своему хозяину - не благому богу, властителю Пекла Ныю...

Корч вдруг понял, что думает по-родски, впервые за последние годы. Словно сломалось что-то внутри, потянуло в родные (Родные? И не жил там почти...) места. И тут Корч услыхал коня - перестук копыт и мелодичный звон бубенчика...

В ворота, едва не зацепив приоткрытую створку, влетел мохнатый арский конь-арпак, взмыленный, в клочьях пены, весь, до гривы, забрызганный дорожной грязью.

"Раз грязь, стало быть, с Перевала, в долине-то высохло все давно!", привычно отметил Корч, спеша на встречу первому сегодняшнему гостю.

Всадник, молодой меднокожий ар в белой островерхой шапке с бронзовым бубенцом, соскочил на землю, и потянул наладившегося было напиться скакуна в сторону - после такой скачки конь остыть должен, и лишь потом - пить.