Сергей Волков - Великое Лихо

- Нарекаю лодью сию Родомыслью, чтобы летала она по волнам, как мысль Великого Рода по всей земле летает! - торжественно проговорил, нет, даже не проговорил, а пропел волхв, подняв к небу руки.

Фарн освятил корабь по своему. Растерев красную глину, звериный жир и смолу, он изготовил бурую краску и намалевал ею на бортах возле носа два гневливых зрака - отпугивать от лодьи морскую нечисть.

Накоптив козьего мяса, собрав все, что могло пригодится в долгой дороге по морю, запасясь водой, живицей и деревянными обрубками - чинить борта, если вдруг прохудятся, ранним погожим утром путники поднавалились и столкнули неказистый корабь на воду.

Волна ударила в борт, лодья накренилась, пошла боком, но не перевернулась, как втайне, не очень то веривший во всю эту затею с плаванием, думал Зугур, а довольно уверенно закачалась на прибрежной ряби.

- Ну, Чуры-пращуры, благословите на вход и на выход! - сказал Шык, и первым полез через борт.

Отплыли. Легкий ветерок ударил в кривоватое ветрило, и потащил Родомысль вперед. Шык взялся править, Фарн сидел под ветрилом, дергая за привязанные к нему веревки - чтобы ветер толкал корабь, как надо. Для Луни и Зугура дело тоже нашлось - они должны были сидеть, привалившись к правому борту, чтобы корабь шел ровно, иначе его все время заворачивало от берега, в открытое море. Видать, неопытные челноделы чего-то не так устроили, не так сложили. Но это ладно, с опытом придет. А пока плывет лодья, не течет почти, и хвала богам!

* * *

Вскоре мимо просмоленных бортов проплыли те самые скалы, за которыми было сожженное селение ахеев. Никому не захотелось приставать здесь к берегу. Лихи, скорее всего, уже покинули ужасное место, но груды обглоданных ими человеческих костей и обгорелые остовы хижин ещё долго буду отпугивать случайных путников от этих мест.

Луня про себя удивился - тогда, с Зугуром, они полдня бежали, чтобы пройти расстояние, которое Родомысль одолела за время, покуда солнце на небе на три пальца сдвинулось! Эдак быстрее, чем на арпаке, получается! Луня перегнулся через дремлющего Зугура и спросил у Шыка:

- Дяденька, а сколь нам плыть до реки-то нашей?

- Не знаю. - ответил волхв, помолчал, и добавил: - Много думал я про то, как расстояния на арском Чертеже мерить, и всякий раз у меня по разному выходит. Конный путь - он ведь разный всегда, можно шагом ехать, а можно нестись так, как мы по Зул-кадашу, не к лиху будь он помянут. Вот и гадаю то ли пять дён нам плыть, а то ли все десять.

Шык вел корабь, стараясь всегда видеть справа побережье - в открытое море заплывать было не то чтобы боязно - вроде и волна не высока, и небо чистое, но волхв больше всего боялся потерять направление.

К вечеру хотели сделать остановку, пристав к берегу, но среди скал остроглазый Зугур в сумерках различил дымы костров, и путники решили не рисковать. Так и плыли всю ночь, вдоль темного берега, а наутро, когда Зугур сменил утомившегося за ночь Шыка и взялся за правило, Луня увидал на берегу диковенные каменные столбы. Словно бы взял великан три плоских камешка, каждый со скалу величиной, два стоймя поставил, а третий сверху положил!

- Что это, Зугур? - полюбопытствовал Луня, указывая на розовые в рассветных лучах камни.

- Не знаю... - пожал плечами вагас: - Тут, вдоль моря, много таких бывает. Пелаги говорят - в их землях ещё больше. Будто бы были какие-то повелители морей в древние времена, они и ставили эти знаки, вроде порубежных отметин. Пелаги эти камни называют дольменами, каменными столами...

Луня ещё раз посмотрел на медленно проплывающий мимо один из дольменов, и вдруг почувствовал недобрую, мутную силу, что исходила от камней. Давно, очень давно не чуял Луня чародейства, став после Змиуловых чар словно бы слепым, весь долгий бег через Зул-кадаш, все время, пока шли они через горы, а потом по берегу, Луня воспринимал мир так, как и любой человек, и лишь теперь, вновь, зашевелились в нем прежние способности, способности, за которые Шык и выбрал его среди многих и многих родских отроков себе в ученики. Наконец-то, хвала богам, чарное чуево вернулось к Луне, и он почувствовал себя так, как, наверное, чувствовал бы себя глухой, вдруг вновь услыхавший все звуки мира...

Морская дорога утомляла хуже пешей. Монотонное качание судна вызывало тошноту. Зугур сидел совсем белый и крепился, что есть мочи, чтобы не опоганить море. Шыку и Луне тоже было не сладко, и лишь один Фарн чувствовал себя в своих санях - он все время улыбался, сверкая глазами, изредка принимался петь что-то на своем протяжном, словно крики чаек, языке, часто вставал, грозя перевернуть корабь, осматривал море, и ветер развевал его рыжеватую бороду.