Николай Ахшарумов - Ванзамия

— Не лицемерьте, Ширм! — возразил я запальчиво. — Вы сами, не хуже меня, понимаете, что этот их отпуск на срок, который кончается смертною казнию по усмотрению санитарного ведомства, это — рабство, и самое возмутительное из всех. Это хуже чем умереть по прихоти варварского царька или быть затравленным на потеху развратной толпы, потому что то просто бесчеловечно, а это бесчеловечно с притворством и делается под вывеской филантропии… Это такая мерзость!..

— Напрасно вы так горячитесь, — перебил Ширм спокойно. — Вам это кажется так черно, потому что вы смотрите с сентиментальной точки зрения, — а вы посмотрите просто. Все люди смертны и они этим не обижаются, потому что считают это, как все неотвратимое, Божьей волей. Ну, леи именно так и смотрят на это установление, отнюдь не допуская, чтобы оно могло быть делом простой, человеческой, хотя и высокоразумной предусмотримости. Обиды, стало быть, нет, а что касается до разумности, то вы, как человек просвещенный, надеюсь, не будете против этого спорить. Скажите по совести: разве не лучше умереть ранее, чем дойдешь до того состояния, когда человек становится в тягость себе и другим?

— Все это было бы ладно, Ширм, — сказал я, обезоруженный его хладнокровием, — если бы вы не вставили тут одного словца. Зачем вы сказали, что этого рода смерть для леев неотвратима? Это неправда, и если они однажды это поймут, то я вам отвечаю, они не будут больше смотреть на это установление как на Божью волю. Они спросят у вас: если действительно это лучше, то почему же вы не желаете этого для себя? И почему им самим не предоставлено судить, когда им пора умирать?

Он посмотрел на меня тревожно и погрозил мне пальцем.

— Тс-ст! — сказал он. — Не говорите здесь никому подобных вещей; потому что иначе — вас живо спровадят из этого мира в лучший, — и будут с их точки зрения правы. Не нравится, мол, тебе у нас, так убирайся от нас: а в чужой монастырь с своим уставом не суйся.

Мы прожили в городе… я затрудняюсь сказать сколько именно, потому что их год не совпадает с нашим, сутки — тоже… короче, в моем исчислении времени оказалась потом ошибка. Собственно говоря, я не чувствовал времени, до того оно там летело быстро; но позже, соображая разные вещи, пришел к убеждению, что оно должно было быть немалое… Только оно не совпадает с нашим… Как описать мои впечатлении и все что я пережил, передумал, покуда оно летело?..

Помнится, я обжился в ванзамии очень скоро… Начать с наружности. И у нас там, дома, ее находили странною; здесь же, благодаря влиянию климата, пищи или других неизвестных причин, она, в короткое время, так изменилась, что я едва узнавал себя. Я стал так похож на молодого ванза, что в городе, где на первых порах, при встрече со мной, останавливались и провожали меня глазами, теперь никто уже больше не обращал на меня внимания.

Дальше — язык. Он дался мне чрезвычайно легко. В невероятно короткое время, я мог объясняться на нем совершенно свободно; даже чужой акцент в произношении скоро исчез. Легкость, с которою я запоминал слова и привыкал к грамматическим формам, была так поразительна, что мне иногда приходили в голову странные мысли. Сдавалось, что это не новый язык, и что я его знал когда-то; многие характерные выражения и обороты речи не было нужды и изучать: они как-то сами напрашивались, словно я их когда-то отлично знал, а теперь стоило только припомнить. И это странное обстоятельство, в связи с не менее странною переменой наружности, счастливо устранило понятное затруднение человека, очутившегося, совсем неожиданно, в незнакомом городе.

— Как же мы будем тут жить… без денег? — спрашивал я, еще на первых порах, у Ширма. — У меня есть с собою кредитками шестьдесят три рубля, но здесь их навряд ли примут.

— Не думайте, я прошу вас, об этом, — отвечал он спокойно, — это само собою устроится.

И действительно, все обошлось очень гладко… Первые две недели нас, как почетных гостей, помещали и угощали даром. Потом, мой спутник как-то однажды вернулся с веселым лицом и на вопрос: «что нового?» — отвечал потирая руки:

— Нашел-таки наконец!.. Милейшие люди!.. Не дали слова выговорить… предложили сами.

Оказалось, что он нашел тут старых знакомых, которые предложили ему взаймы. Мне это, однако, не очень нравилось.

— Да чем же мы им заплатим? — сказал я.

— Не беспокойтесь: нам обоим обещаны уже места.

И действительно, в самом непродолжительном времени, он получил место бухгалтера в банке, а я — экспедитора в городском почтамте. Но то, что считалось, по-здешнему, незначительно, привело бы у нас в восторг любого директора департамента. Мы имели казенное помещение, отличного повара, многочисленную прислугу и жалованье такого размера, что, с нашими скромными требованиями, не знали на что его издержать, и естественно стали откладывать.