Павел Шакин - Пси

– К непосредственной деятельности приступишь завтра, – продолжал компанейски щуриться Джонс. – Будет интересно. Обещаю. Биологический сектор нынче у старших в приоритете. Ханна Бриг введет в курс дела. Будешь работать под ее началом. Ты даже не представляешь, сколько это болотце скрывает чудес. Кладезь!

Лукреций довольно хлопнул в ладоши и расхохотался. А я внутренне усмехнулся. Он определенно переигрывал. Однако в том и крылась суть маскарада. Только тузы и шестерки могут позволить себе искренне подурачиться. В этом есть некоторый шик, плавно переходящий в экзистенциальный оргазм, который в итоге и губит всю партию. Но затем чьи-то волосатые руки снова собирают рассыпанные карты, меняют козырь и начинают новую партию в того же самого «подкидного дурака».

– Господин Джонс, – я почтительно улыбался, потягивая пиво из заляпанной жирными пальцами кружки, – не терпится приступить к делу. Я полностью в вашем распоряжении.

– Тьфу ты! Какой я тебе господин. Мы здесь все свои в доску. Доктор Джонс, Лукреций, Лука. Дружок, оставь эти барские замашки генералам. Пусть они друг другу яйца полируют. Мы представляем науку. Это священная квинтэссенция лучших умов человечества. Мы как зубья одной расчески – вычищаем вшей невежества вместе и неотделимо. Ты еще юн, и твое эго поллюционирует на собственные же амбиции. Бывает. Однако завязывай. Здесь ты созреешь как ученый, возмужаешь как личность. Держись меня, сынок, и будет тебе благо!

– Доктор Джонс, разрешите вопрос.

– Валяй.

– Прежде биологический сектор возглавлял профессор Стребухов. Как служитель науки, я был воспитан на его трудах. И надеялся встретиться с ним. Где он?

– Димка… – Джонс грустно вздохнул. – Димка был нашей мощью и твердью. Но он покинул нас. Такое на Пси случается. Мы здесь не из колбочки в колбу мочу разливаем, приходится рисковать. Взрыв метана на границе Великих Болот превратил в золу его аэроскутер, когда он брал пробы. Также погибли два ассистента.

– Вот, значит, как…

– Мир его праху, эта потеря невосполнима. На Земле обо всем узнают с задержкой. Он имел много друзей в академии наук. Наверное, объявят траур, поставят памятник, выпишут родственникам компенсацию, снимут фильм. Но Димку уже не вернуть. Он был мне как брат, Лукас, как брат…

– Мои соболезнования.

– Спасибо. Но жизнь продолжается и наука промедлений не терпит. Ханна Бриг первоклассный специалист. Думаю, вы сработаетесь. Помимо нее, биологический сектор представлен еще тремя учеными. Плюс четыре новичка, включая тебя.

Джонс лично проводил собеседование с каждым прибывшим с Земли сотрудником. После меня в его кабинет направилась Гана Лань.

– Ну как? – игриво шепнула она, когда я вышел.

– Не кусается, – отшутился я.

Конечно, Джонс предусмотрительно умолчал о прежней структуре отдела. Изначально биологический сектор состоял из восемнадцати сотрудников. По официальной версии, трое погибло в результате расстрела Коробовым. Еще трое пропало без вести. Четверо осталось. Погибли профессор Стребухов и два ассистента. Тринадцать. Выходит, за последний год куда-то исчезли еще пять специалистов биологического сектора. Действительно, опасная работенка.

Снаружи было уже темно. На Земле я видел звезды лишь в степях Монголии, когда охотился на мустангов. Я ночевал под открытым небом и, глядя вверх, сравнивал их с частичками крупной соли, рассыпанной на черной скатерти. Здесь же кто-то словно подсыпал розовой пудры, которая в темных пустотах выглядела бурой, а на фоне угасающих солнц казалась розовым туманом. До барака, куда меня определи, было рукой подать. Очень хотелось спать. Делать какие-то выводы было рано. Преждевременный анализ неизбежно ведет к ошибке. Ответы приходят с терпением.

– Добрый вечер, – встретил меня китаец вахтер. – Семнадцатый отсек, добро пожаловать. – Он протянул мне ключ-линзу.

– Добрый, – сухо ответил я.

Подойдя к двери, я содрал оболочку и вставил линзу в правый глаз. Она рассосалась, замок, жалобно пискнув, считал данные сетчатки. Я авторизовался и попал в маленькую комнату площадью не более восьми квадратов. Окон не было, выдвижной санузел, выдвижная койка, шкаф такой же системы да зацарапанный монитор на стене. Нажатием кнопки я расстелил кровать, разделся, бросился на нее и уснул.

Сны мне почти не снятся, если только кошмары – едкие, бессмысленные и очень редкие. Отсутствие снов я почитал за благо. Ибо высшая пустота отражений не знает. Раньше мне часто снилась Лора, единственная женщина, которую любил, а может, лишь имел слабость считать так. Это меня делало несчастным, слабым, несобранным. Молод был тогда, но уже убивал. Вероятно, любовь делает сильней докторов и булочников, но полевых менеджеров она превращает в беспомощных, уязвимых каракатиц. Хотя, если верить Лоре, там, откуда у всех растут цветистые побеги любви, у меня торчит лишь сочащийся желчью обрубок. К чему все это? К чему эти вырезки блеклых, жухлых воспоминаний? Это все сны. Когда ты спишь и теряешь бдительность, чье-то жестокое щупальце вдруг цепляется за горло, дергает и окунает в дерьмо, о котором уже успел позабыть. Не люблю я сны.