Андрей Умин - Троица

Но вместо бескрайних просторов природы до самого горизонта и радости общения с близким ей человеком Мария имела лишь постоянно ограничивающее ее время, дающее на встречи жалкие полчаса перед сном через день, а то и намного реже. В таких стесненных обстоятельствах она не могла вспомнить все, что хотела сказать отцу, не могла заставить себя расслабиться и наслаждаться моментом. Это казалось безнадежной, дикой борьбой за каплю общения против воли всесильного Хроноса.

Без всякого удовольствия Мария ушла от отца в тихую спальню, ждавшую свою любящую хозяйку в конце анфилады бессмысленных комнат на втором этаже. Яркий свет коридора тускнел при виде идущей девушки, охраняя ее сонливый настрой. Белые двери собственной комнаты встречали ее открытыми нараспашку и захлопнулись, как только она вошла. Она бросила сумку на мягкую кровать бескрайних размеров, сняла сапфировый плащ и стянула легкие сапоги. Маленький бесшумный пылесос сразу принялся убирать возможно принесенную с улицы грязь. Мария бросила в гардероб свою уличную одежду, освободив стесненное тело. В ближайшей к кровати стене находился проход в помещение с сотнями вешалок и полок для обуви, где она могла чувствовать себя в безопасности, наслаждаясь легкостью открытого тела и огромным выбором личной одежды. Большие стены-купе по кругу и выдвижные с боков зеркала позволяли чувствовать себя как в лучших примерочных ЦУМа. С той лишь разницей, что здесь можно было ходить раздетой сколько душе угодно.

Кружиться в вальсе и любоваться собой не хотелось, давила то ли усталость, то ли осознание уходящей бархатной юности, после которой придется поддерживать красоту лишь постоянным трудом. Она равнодушно осмотрела себя с разных сторон и поймала себя на мысли о том, как хорошо людям, которые почти не стареют. Этим новым фантастическим индивидам не страшна дряхлая кожа и потускневший лик смерти. Но также и неведомо чувство божественной радости проживания своих дней. Она не представляла, что творится у них в голове и особенно в душе, если такая имеется. Она с жалостью относилась к тем, кому суждено повидать чересчур много вещей, усвоить непомерное количество знаний и работать не покладая рук до великого суда, если он, конечно, наступит раньше, чем поедет уставшая крыша. Относилась к ним лишь как к одному из миллионов человеческих экспериментов, которыми неустанно прокладывается дорога в светлое будущее.

А теперь они с заботой о людях просят издать этот новый гуманный закон. Мария не знала, радоваться ей или бояться. К счастью, нужно было думать о куда более важном вопросе. Она схватила почти не просвечивающийся белый халат, выбежала в просторную спальню и нырнула в шелковистые волны мягкой постели, на которой лежала ее аккуратно закрытая сумка. Покачавшись на колеблющемся тугом матрасе, она вытащила с самого дна сэтчела тот самый аптечный пакет, разбросав при этом несколько ненужных вещей, скатилась с кровати и побежала в ванную комнату. Мягкая ворсистость ковра сменилась гладкостью кафельных плит. Сверкающий пол с подогревом не давал мерзнуть голым пяткам, встроенный туалетный гарнитур сливался со стенами физически и визуально, но светился при этом молочно-голубым лунным светом, отражался в широком зеркале, визуально увеличивающем объем и без того немаленькой комнаты. Над полукруглым джакузи включился шумящий душ, напомнив о недавнем дожде. Он должен был очень быстро настроить нужную температуру.

– Выключить душ! – рявкнула Маша.

Опять воцарилась полнейшая тишина, в которой девушка слышала только собственное дыхание и – громогласным эхом – биение своего сердца. Она посмотрела в зеркало и нажала на отражение своего носа пальцем, подчеркнув для себя раздражавшую с детства курносость. Большие глаза отражались бледными кругами между подкрашенными ресницами, они уставились на замученную хозяйку безжизненным взглядом сжавшихся от света зрачков в изящной зеленой оправе. Стеклянная копия глядела на живое лицо с высокими скулами, красными от усталости щеками, тонкими линиями бровей и маленьким торчащим носом, который нравился многим пристававшим к ней в школе парням. Губы с резкими линиями, как у отца, но налитые однако куда больше, манили к себе, как мотыльков, падких до сладкого молодых людей. Тонкая шея скрывалась в тени каштановых волос, завитыми прядями стремящихся к манящим плечам, их аккуратно подрезанные концы играли на свету спеющим переливом, навечно плененные гладью стекла. Из глубин отражения смотрела абсолютно другая девушка, слишком красивая, чтобы быть настоящей, словно вышедшая из сказки о Белоснежке, обманутая лестью говорящего зеркала.