Станислав Лем: Собрание сочинений в 10 томах. Том 2. Солярис. Возвращение со звезд

Мы смотрели друг на друга. Я упорно молчал, Олаф понимал, что я не произнесу ни слова, и начал первый:

— Как дела, Гэл...

Его голос звучал неуверенно.

Я не хотел притворяться, меня потрясли обстоятельства неожиданной встречи, а может, я еще находился под впечатлением оглушающих слов Турбера, во всяком случае, я ничего не ответил. Подошел к окну, из которого был тот же вид — черный парк и зарево над городом, повернулся и сел на подоконник. Олаф не пошевелился. Он продолжал стоять посередине комнаты; из книги, которую он держал в руках, выскользнул листок бумаги и упал на пол. Мы наклонились одновременно; я поднял листок и увидел схему корабля, того самого, что недавно показывал мне Турбер. Внизу виднелись пометки, сделанные рукой Олафа. «Значит, вот в чем дело»,— подумал я. Он не писал, так как сам летит и не хочет огорчать меня таким известием. Я должен ему сказать, что он ошибается, ведь я не собираюсь ни в какую экспедицию. Хватит с меня звезд; кроме того, я знаю все от Турбера, поэтому он может говорить со мной с чистой совестью.

Я внимательно рассматривал чертеж, словно испытывал полетные возможности ракеты, потом молча отдал ему листок, он взял его, немного помедлил, сложил вдвое и спрятал в книгу. Все происходило молча, я уверен, что неумышленно, но эта сцена, может, именно потому, что она разыгрывалась в тишине, приобрела символическое значение, словно я принимал к сведению его предполагаемое участие в экспедиции и, возвращая ему чертеж, одобрял его шаг без энтузиазма, но и без сожаления.

Когда я хотел заглянуть ему в глаза, он опустил их, но тут же бросил на меня взгляд исподлобья — не то неуверенный, не то смущенный. Даже сейчас, когда я уже обо всем знаю? Тишина маленькой комнаты становилась невыносимой. Я слышал немного учащенное дыхание Олафа. У него было усталое лицо и глаза не такие живые, как при последней нашей встрече, словно он много работал и мало спал, но в его глазах появилось какое-то совершенно новое, неизвестное мне выражение.

— У меня все хорошо...— медленно проговорил я,— а у тебя?

Мои слова явно запоздали, надо было задать этот вопрос сразу, как только вошел, а теперь он звучал немного обиженно или даже издевательски.

— Ты был у Турбера? — спросил он.

— Да, был.

— Студенты уехали... сейчас никого нет, нам дали весь дом,— произнес он с видимым усилием.

— Чтобы вы смогли разработать план экспедиции? — добавил я, а он поспешно ответил:

— Да, Гэл. Ну, ты же знаешь, что это за работа. Сейчас нас пока горстка людей, но у нас прекрасные машины, эти автоматы...

— Это хорошо.

Снова наступило молчание. Странно — чем дольше длилось молчание, тем сильнее прошлялось беспокойство Олафа, его неестественная неподвижность — он по-прежнему оцепенело торчал под лампой, посередине комнаты, словно ожидал самого худшего. Я решил это прекратить.

— Послушай, ну...— тихо проговорил я,— как ты, собственно, все это представлял? Политика страуса никогда не оправдывается, знаешь ли... Ты же не думал, что без тебя я никогда не узнаю?

Он молчал, наклонив набок голову. Я явно переборщил, ведь он ни в чем не был виноват, на его месте я, пожалуй, вел бы себя так же. Я сердился на него не за то, что он месяц молчал, а за то, что он, увидев меня, когда я выходил от Турбера, хотел спрятаться в пустой комнате. Но я не мог сказать ему об этом, прозвучало бы глупо и смешно. Я повысил голос, обозвал его дураком, но он даже не попытался защищаться.

— Итак, ты считаешь, что нам не о чем говорить? — разозлился я.

— Это зависит от тебя...

— От меня?

— Да, от тебя,— настойчиво повторил он.— Самым главным было от кого ты узнаешь.

— Ты действительно так считаешь?

— Так мне казалось...

— Мне все равно,— пробурчал я.

— Что... ты собираешься сделать? — тихо спросил он.

— Ничего.

Олаф недоверчиво посмотрел на меня.

— Гэл, ведь я...

Он не договорил. Я чувствовал, что его тяготит само мое присутствие, но я не мог простить его неожиданного бегства, а уйти не решался. Я не знал, что надо говорить,— все, что соединяло нас, было под запретом. Мы одновременно посмотрели друг на друга,— видно, каждый из нас рассчитывал на помощь другого.

Я встал с подоконника.

— Олаф... поздно уже... Я пойду... не думай, что... я обиделся на тебя, ничего подоблого. Мы еще встретимся, может, ты приедешь к нам,— с трудом выдавил я из себя, каждое слово звучало неестественно, и он это чувствовал.

— А ты... останешься хотя бы на ночь?