Станислав Лем - Собрание сочинений в 10 томах. Том 2. Солярис. Возвращение со звезд

— Ты серьезно?

— Как чего? Ведь я в этом виноват...

— Ты?

— С Ардером.

— Что-о?

— Ясно. Если бы я до старта настоял, если бы Джимма дал...

— Ну вот! Откуда ты мог знать, что у него сломается именно радио? Могло же выйти из строя что-то другое?

— Если бы. Если бы. Но не было никакого «если». Было радио.

— Подожди. Ты носил такое в душе шесть лет, и тебя даже ни разу не прорвало?

— Что я мог сказать? Я думал, все и так ясно.

— Ясно! Черное небо! Что ты говоришь! Если бы ты об этом сказал, то каждый решил бы, что ты сошел с ума. А когда у Эннессона произошла расфокусировка, в этом тоже ты виноват? А?

— Нет. Он... ведь... расфокусировка случается...

— Я знаю. Все знаю. Не меньше тебя. Не бойся. Гэл, я не успокоюсь, пока ты не расскажешь...

— Опять?

— Что ты вбил себе в голову? Это же. полнейшая чепуха. Ардер сказал бы тебе то же самое, если бы мог.

— Спасибо.

— Гэл, я тебе врежу...

— Осторожно. Я тяжелее тебя.

— Я очень зол, понимаешь? Болван!

— Олаф, не кричи так. Мы здесь не одни.

— Хорошо. Ладно. Но это чепуха или нет?

— Нет.

Олаф так втянул в себя воздух, что у него даже ноздри побелели.

— Почему? — спросил он почти нежно.

— Потому что я еще раньше заметил, какой Джимма прижимистый. Я обязан был все предвидеть, схватить его за горло тогда, а не когда вернулся с известием о смерти Ардера. Я был слишком покладист. Поэтому.

— Ну, успокойся, успокойся. Ты проявил мягкость... Да? Нет! Я... Гэл! С меня хватит. Я уезжаю.

Он вскочил. Я тоже.

— Ты что, с ума сошел! — крикнул я.— Уезжаешь! Правда? Из-за того, что...

— Да. Да. Почему я должен выслушивать твой бред? И не подумаю. Ардер не отвечал. Да?

— Успокойся.

— Не отвечал, да?

— Не отвечал.

— Могла быть корона?

Я не ответил.

— Вероятны тысячи других аварий? А, возможно, он вошел в полосу отражения? Может, у него погас сигнал, когда он потерял космическую связь в турбуленциях? Может, у него размагнитились излучатели над пятном и...

— Хватит.

— Разве я не прав? Тебе не стыдно?

— Я ведь ничего не сказал.

— А, ничего. Но могло же случиться разное?

— Могло...

— Тогда почему ты твердишь — радио, радио и больше ничего, только радио?

— Может, ты и прав...— согласился я. На меня навалилась сильная усталость, и мне стало все безразлично.— Может, ты и прав,— повторил я.— Радио... просто это самое вероятное, знаешь... Нет. Молчи. И так наговорили в десять раз больше, чем следовало. Лучше помолчать.

Олаф подошел ко мне.

— Эх, старина...— произнес он.— Жалко мне тебя. Ты слишком хороший, знаешь?

— Что еще?

— У тебя чересчур развито чувство ответственности. Во всем надо знать меру. Что ты собираешься делать?

— Что ты имеешь в виду...

— Сам знаешь.

— Нет.

— Тебе плохо? Да?

— Хуже не бывает.

— Может быть, поедешь со мной? Или куда-нибудь один? Если хочешь, я помогу тебе. Вещи возьму, или ты оставишь их, или...

— Ты думаешь, что мне надо смыться.

— Я ничего не думаю. Но когда я смотрю на тебя, мне кажется, что ты сможешь хоть чуточку прийти в себя, хоть немного, знаешь, вот только тогда...

— Что тогда?

— Я начинаю так думать.

— Я не хочу уезжать отсюда. Знаешь, что я тебе скажу? Я не двинусь отсюда. Если только...

— Что?

— Ничего. В мастерской — что нам сказали? Когда будет готова машина? Завтра или уже сегодня? Я забыл.

— Завтра утром.

— Хорошо. Смотри, уже смеркается. Проболтали мы с тобой до вечера...

— Да пошлет тебе небо поменьше таких бесед!

— Я пошутил. Пойдем в бассейн?

— Не хочу. Я почитал бы. Дашь?

— Бери что хочешь. Ты умеешь обращаться с этими стеклянными зернами?

— Да. Надеюсь, у тебя нет... чтеца со сладким голоском.

— Нет, у меня только оптон.

— Хорошо. Я его возьму. Будешь в бассейне?

— Да. Я поднимусь с тобой, переоденусь.

Я дал ему несколько книг, главным образом исторических, и одну о стабилизации динамики популяции, так как это его интересовало. И по биологии, с большой работой по бетризации. А сам переоделся и стал искать плавки, которые куда-то подевались. Я не мог их найти и взял черные плавки Олафа, набросил купальный халат и вышел из дома.

Солнце уже зашло. С запада тянулись тучи, закрывающие более светлую часть неба. Я бросил халат на песок, остывший от дневной жары. Сел, касаясь кончиками пальцев воды. Разговор взволновал меня, хотя мне не очень хотелось в этом признаваться. Смерть Ардера сидела во мне, как заноза. Может, Олаф прав. Может, это только закон памяти, с которым нельзя смириться.