Александр Гайворонский - Земные пришельцы. Книга первая. Не выходя из дома

Александр Григорьевич Бельский был молодым психиатром, подающим большие надежны, особенно для своего учителя, известного не только в стране, но и в соответствующих кругах за рубежом, профессора Гамбурга, заведующего кафедрой психиатрии С-кого медицинского института.

Бельский обладал множеством достоинств и как врач, и как человек, но было одно отличительное, благодаря которому Александр имел большой авторитет и в кругу своих знакомых, и особенно, у пациентов – это удивительное обаяние, чуть ли не мистическая притягательность, умение понимать человека и располагать его к себе, исключительно редкая особенность строить отношения. Причем его манера вести себя с людьми была золотой серединой между двумя крайностями: когда одна из них, хамовато-фамильярная, вызывает у нас возмущение, а, порой, и обиду, а другая, льстиво-заискивающая, – брезгливое чувство, ощущение чего-то скользкого, пошлого, слащавого. Он не только знал психологию людей вообще, но и тонко чувствовал конкретного и ранее незнакомого человека, умея быстро оценить его. Был и еще один редкостный дар, свойственный Бельскому. Так называемая интуиция. Нет, не профессиональная, которую всегда можно объяснить огромными познаниями в своем деле, богатейшим опытом, тонкой наблюдательностью, а, если так можно выразиться, "универсальная", никаким логическим объяснениям не поддающаяся. Существуют горы литературы по парапсихологии, телепатии, о разного рода экстрасенсорных возможностях человека и прочих весьма сомнительных явлениях – увы, всё лишь бездоказательные гипотезы, либо фантазии авторов.

Александр Григорьевич много раз ловил себя, например, на том, что иногда мог точно сказать, кто сегодня из знакомых нагрянет к нему с визитом, и, главное, во сколько… Или порой прохаживаясь на остановке в ожидании нужного автобуса, он мог предвидеть, через сколько минут тот подойдет… Или сколько пациентов явится к нему завтра на прием. Великое множество подобных озарений заставляло его самого удивляться, ломать над этим голову и признавать, что зачастую объяснить их простым совладением, случайным отгадыванием было нельзя…

В последние дни Бельскому не давали покоя, как и большинству жителей его города, мысли о событии с Шаром, хотя он всячески пытался первое время отмахнуться от них. Как и другие люди, он находился в напряженном ожидании сообщения об этом явлении в газетах, по радио, или телевидению. Естественно, возлагались большие надежды на средства массовой информации, способные положить конец разнотолкам, порождаемым менее авторитетными источниками. Вряд кому хотелось услышать официальное подтверждение таинственного факта, поскольку ничего хорошего надпись на Шаре не сулила. Потому и было напряженным то ожидание.

Но время шло, день ото дня этот слух вытеснял из сознания людей все остальное – привычное и непоколебимое. Не обнаруживалось никакой тенденции к охлаждению пыла различных паникеров и смутьянов; газеты молчали, заставляя все больше недоумевать. Конечно же, появились желающие поторопить прессу – пошли первые робкие письма в столицу. И тут однажды, поздним вечером, когда Бельский, уже закончив по дому свои холостяцкие дела, укладывался спать, будто влажный холодный компресс лег на его лоб – так было всегда, когда приходило очередное озарение. Ему показалось, что в городе есть человек, который знает объяснение событиям с Шаром, человек, обладавший фактами.

* * *

«Академики» сидели некоторое время молча. Витёк все держал зеркальце над запиской, и каждый из троих, тесня соседа, еще и еще раз вглядывался в загадочные строки.

Лёнька встрепенулся первым. Он стал разбирать стопку клочков, собранных Евгением, отыскивая на них цифру, обозначающую номер листка.

– Вот… двадцать пятый, так… сороковой…

Друзья подключились к нему.

– Ага! Тридцать восьмой – следующий! Лепи!

– Подожди-ка, дружок, давай сначала двадцать пятый, чтобы по порядку, – постановил Витёк. – Больше нет?

– Слушай! Может и в других партах поискать?

– Теперь до перемены.

Евгений сидел молча, растерянно хлопая ресницами, когда его коллеги уже были захвачены планами дальнейших действий. Он – самый чокнутый, как утверждали его одноклассники, и «не от мира сего», как говорили между собой учителя. Парень с головой был увлечен химией – своим любимым предметом, уже успев завоевать первые места на городских олимпиадах между школьниками. И ничего другого такого не было, что интересовало бы его больше, или заставило проявить такую же сообразительность, как при решении задач по химии. Вот и сейчас он туго соображал, хотя записка взволновала его не меньше, чем его оперативных товарищей. Поправив очки, – как никогда подчеркивающие сейчас растерянный взгляд единственного очкарика в классе, он постарался изобразить пусть молчаливого, но зато мудрого человека и поддержал: