Юлий Буркин - Пятна грозы

В одной из таких Папа-Карловских каморок и размещалась приемная комиссия. Я сразу сказал, что хочу играть или на барабане, или на скрипке. (Я до сих пор считаю, что в оркестре это — два самых достойных и бескомпромиссных инструмента.) Но председатель комиссии — полный пожилой и симпатичный еврей — поправил на носу пенсне, так, что ладонь его руки почти закрыла от меня хитроватую улыбку, и сказал, что отделения ударных инструментов, к сожалению, в училище пока что нет, а чтоб учиться на скрипке, нужно иметь свидетельство об окончании по этой специальности музыкальной школы, коего, он подозревает, у меня нет..

Меня так поразило это пенсне (раньше только в кино видел), что я забыл обидеться и признался, что и правда, музыкальной школы не кончал.

Тогда он сказал, что без школы принимают только на оркестровое отделение и перечислил десятка два названий инструментов. Я из них знал только кларнет и флейту. Я сразу выбрал флейту, мне и в самом деле нравится ее ангельски-шепелявый тембр. Но человек в пенсне сказал, что на флейту все места уже забиты. Тогда я назвал кларнет, но и тут оказался лишним. Я уже собрался уходить, но пенснист (пенснец? пенснюк? пенсеарик?) сам пришел ко мне на помощь:

— Молодой человек, а как вы относитесь к фаготу? Это великолепный, и к тому же — редкий, инструмент. И впечатление вы производите индивида физически достаточно выносливого.

Очарованный оптическими прелестями я, по своему обыкновению, пропустил последнее замечание мимо ушей и спросил не совсем впопад:

— А их у вас много?

— Фаготов? — удивился пенсноносец.

— Нет, пенснов, — сказал я, не совсем уверенный в правильности окончания.

— Нет, у меня только один, — ответил он, как-то опасливо поглядывая на меня.

— Жалко, — сказал я, впадая в сомнамбулическое состояние, — а на что она похожа?

— Кто? — еще сильнее насторожившись, медленно произнес он. Но потом, после паузы, в течении которой я пытался найти в памяти только что им произнесенное, но тут же забытое мною слово, он понял-таки: — Ах, фагот?

— Да, — обрадовался я, — на что оно похоже? На кларнет похоже?.

Пенсновладелец на миг задумался, затем, почему-то слегка смущенно, промямлил следующее:

— Если вы, молодой человек, действительно хотите знать, то, о чем спрашиваете, то я скажу вам: и кларнет, и фагот представляют собой деревянные трубки с боковыми отверстиями; то есть, принципиальное, так сказать, сходство — наличествует. В смысле, что на кларнет фагот похож во всяком случае больше, нежели на маракасы или, положим, на геликон…

Решительно ничего не поняв, я, так же решительно, согласился.

Но в полной мере оценить дипломатический талант человека в пенсне я смог лишь после того, как получил инструмент на руки.

Оказалось, что фагот, действительно, как и кларнет — «деревянная трубка с отверстиями». Вот только покрупнее раз в пятьдесят. Тогда-то и припомнил я фразу о физической выносливости.

Звучание же этого инструмента (в моих, во всяком случае, руках) более всего напоминало гудок издыхающего парохода, капитан которого страдает одновременно манией преследования, несварением желудка и чесоткой.

Да, ловко я попался.

Но вскоре обнаружился и первый плюс: в пустой футляр из-под инструмента вмещается ровно восемь бутылок по 0,5 литра, да так плотно, что даже не брякают.

Кстати, на сдаче первого вступительного экзамена меня ждал сюрприз. Со мной вместе его сдавал мой школьный товарищ Юрик Иноземцев. Для меня это была большая неожиданность, так как в школе он, как, впрочем, и я, особыми музыкальными талантами не блистал. Оказалось, что путь, приведший его в эти стены, до мелочей совпадает с моим.

Второе достоинство фагота было открыто нами совместно уже в процессе его освоения. Оказалось, что инструмент этот не только великолепный и редкий, как мне рекомендовал его приемщик («стеклопосуды» — так и просится продолжить, но вы поняли, что я имею в виду председателя приемной комиссии, да, видно, неудачно выразился), но и ГРОМКИЙ. Очень. Нас с Юриком в училище прозвали «иерихонцами».

Когда мы являлись на самоподготовку, все кабинеты, как правило, были уже заняты прилежными скрипачами, пианистами и т.п. Они ухитрялись даже пиликать по двое-трое в одной комнате и ничуть не мешать друг другу.

Тогда мы доставали из шкафа фаготы и, чуток диссонируя, заводили мелодию жалобной белорусской народной песни: «Ты ж моя, ты ж моя перепелочка…»

С тем же успехом сей дуэт могла бы исполнить пара свихнувшихся электровозов.